Толком было даже век не разлепить - настолько плотно дождь накрывал патрульных. Особо многомордно не было: тут хватало их двоих. В такую дурную погоду всем бы сидеть в лагере да греться в палатках, только были вот вещи в племени, которые не могли перестать существовать от непогоды. И этой промозглой, вероятно, даже проклятой кем-то ночью Медвеица и Буран в молчаливом, напряжённом дуэте двигались к озёрам. Буран учтиво предпочитал молчать долго время, и Медведицу даже не сильно коробила от напряжённого воздуха: силы уходили больше на то, чтобы особо не плеваться стекавшей на морду водой и не увязнуть в какой-то луже грязи. Но уже ближе к концу пути Буран подал голос, словно растормошив этим не только саму воительницу, но и каких-то доселе невиданных в ней чертей.

- Ты как всегда прав, - холодно отозвалась кошка, найдя, как ей казалось, ту самую нужную грань между прямым обвинением и уважением к глашатаю. В пору, когда от Бурана веяло холодом настолько сильно, как сейчас, ей совершенно не хотелось уметь думать о нём, как о старом друге, и только такие, казалось бы, формальные любезные словечки помогали ей в этом.

Медведица замедлилась, а после и вовсе остановилась. Тяжёлый забитый взгляд не сползал с Бурана: кота самого было не так хорошо видно из-за рябящих повсюду капель, да и промокший он был словно на себя не похож. Оно и было даже как-то к лучшему, потому что Медведицу бы добило это извечно спокойное, безосновательное уверенное выражение морды. Однако и теперь уже кошка не собиралась униматься, раз уж в кой-то веки Буран поднял и такую тему:

- Грубо было разбить сердце моей сестре, - непривычно жёстко едва ли не перебила его кошка, - И облажался ты перед своими детьми, а не передо мной. Вот это было неприемлемо. В зелёных, обычно тёплых и радушных глазах кошки замелькали холодные огоньки: такие же отлетали в отражениях молний с поверхности воды, резкие и злые. Медведица бы сильно испугалась, если бы могла бы увидеть своё отражение сейчас, да и уж точно бы вмиг потеряла весь этот чудной, жёсткий запал.

Серошкурая расстроенно выдохнула: этот кот будил в ней глубоко-глубоко зарытые эмоции, от которых Медведица отрекалась всю свою жизнь, и раскапывать которые сама ни за что бы не захотела. Даже сейчас, глядя на раскаявшегося, насквозь мокрого кота, в кой-то веки переставшего бежать от необходимых в жизни слов и вещей, Медведица не могла уловить в себе той самой теплоты, которая должна была бы накрыть её уже с головой. Воительница ночами думала о дне, когда наконец услышит от Бурана нечто похожее, но в жизни же они только ткнули палкой в больное место, на которое уже было привычно не обращать внимание.

- Тебя нет в моих мыслях и сердце, ты не можешь меня обидеть. И твои извинения мне не нужны. Если ты позвал меня в патруль, чтобы очистить свою совесть, нам лучше просто скорее вернутся в лагерь и, наверное, сразу в целительскую, - уже куда спокойнее ответила кошка, несмотря на довольно жёсткие слова, - Но из раза в раз ты тянешь лапы к тем, кто мне очень дорог. И едва ли это хоть раз закончилось чьим-то счастьем.

Воительница прикрыла пасть - сказано было уже больше, чем было нужно. Уже довольно скоро перед Бураном ей будет очень стыдно, да и наступит сожаление: момент раскаяния глашатая мог не повторится. И всё-таки была какая-то трепещущая вера в то, что до полосатого должно-таки дойти всё то, что шло так долго, что делало Ветвь несчастной, но что не должно задеть Ручей. От мыслей о том, что родную голубоглазую могло бы ждать нечто подобное, Медведице становилось дурно: видеть скорбящую по Львинозвёзду кошку было тяжело, но едва ли легче было отдать её в лапы Бурану. Хотя, кто спрашивал Медведицу?.. Она и молчала, на самом деле, хоть и страшилась после разглядывать серые мордашки в детской, так напоминающих глашатая.