Ее мимолетный вопрос о внешнем виде не требует ответа, но ответ есть: то не слова, но блеклость во взгляде, с которой Филин очерчивает несколько заострившиеся черты на мордочке своей подруги, то немое беспокойство, с которым он пытается поймать ее ускользающий взгляд, то молчаливое тяжелое и болезненное желание укутать ее своим хвостом, но и полное незнание, что должно бы стать следующим шагом, что вообще — делать дальше, что делать, если то не поможет, но лишь более напомнит о чем-то, что причиняет боль — задетая рана заноет, закровоточит, ему не останется ничего, кроме как смотреть, быть рядом, предпринимать лишь какие-то неловкие попытки заткнуть рану своим присутствием, прикосновением, может, словом.
Выдохни.
Чем ты больна?
Филин прикусывает кончик языка, ощущая на нем оттенок горечи.
Сможет ли он поддержать ее стремление впрыснуть краски на черный фон? Сможет ли засмеяться? Хотя бы улыбнуться?
Он, как маляр, избавляющийся от непрошенного рисунка на стене, закрашивает брызги все тем же черным: хмурится и смотрит на Нежнолистую с глубокой тяжестью, что в глубине его души скапливается и образует озера черной желчи. Это неправильно — все то, что она говорит с напускной легкостью. Так быть не должно, и что-то скребется, что-то режет изнутри, да тянет нити.
Уменьшаешься, уменьшаешься, пока не исчезнешь, да?
Но он не спросит так, даже если в груди мысль застрянет жгучим комом, если причинит она боль, если не даст на мгновения дышать. Старший воитель прокрутит ее в голове, с каждым затаенным порывом, что он удерживает в своих пальцах, он попытается разгадать загадку, которую задает себе же сам, а потом ту, с которой обращается мыслями к Нежнолистой.
— Если ты отдыхаешь, то что происходит?
"Я же ответила: я что-то делаю не так", — но для Филина то не ответ, то лишь его подобие, что не дает разрешить проблему и понять хоть что-то. Ты же целительница, ты должна знать. Но не похоже, что она знает, и то порождает порыв зажмуриться, то обрекает на мысль о рассеченном прошлом.
От этого прошлого не сбежать, и ноющие шрамы обязательно напомнят о себе в дождливую погоду.
То, с каким теплом Нежнолистая отзывается о котятах, навевает Филина на мысли о брошенном в детской сером комочке.
Жаль ли ему? Свой выбор в свое время он уже сделал, и теперь пути назад он не видел.
Он предпочел бегство. Это называется своеобразным предательством.
Давит выдох, чтобы вернуться к реальности.
Ощущает, что подруга ускользнула от ответа, словно бы не была уверена в нем. Или не верила в него вовсе, покуда на словах — из малышей могут при получиться прекрасные воины. Но не целители — о том она умалчивает.
— Я обязательно приду, — говорит ей полосатый кот, решив не настаивать и не искать ответ, покуда в его мыслях — еще не пора. Точно так же он молчит о том, что переживания держат его за шею долгие луны, и ему недостаточно будет только встреч: чтобы поделиться, ему потребуется вечность, чтобы почувствовать хоть какое-то облегчение, ему придется ни на шаг не отходить от юной целительницы.
Но она отступает сама. Предлагает ему поохотиться, пока срывает травы, а со следующими словами наносит укол, заставляя полосатого чуть сморщиться.
— Хочешь сказать, я тоже для тебя шум? — с пролегшей на морде тенью. Прорвавшаяся мысль не позволяет отвлечься на охоту и врезается в сознание, уцепившись за движения Нежнолистой, но не рассеявшись с ее смехом, с переменой обратно, словно дальше поверить в светлое стало сложнее.
Возможно, и правда, своим присутствием он чем-то мешает. Она не прогоняет его, но, может, лишь до сих пор?
И он хочет поддаться ее смеху и мягкому "прости", но сомнение зреет где-то в груди, выбираясь из темных луж. И он хочет, чтобы ему не причиняло то боли, но ему слишком небезразлично.