Мгновения, которые потребовались Трясогузке на ответ, показались серошкурой воительнице настоящей вечностью: Медведица успела пожалеть о том, что решилась дать волю своему языку, расстроится, вновь возжелать облегчить свою ношу и ещё плотнее сжать зубы, до скрипа. Морда кошки исказилась в неподдельном напряжении: в разы легче ей давалось выслушивать о чужих несчастьях, чем делиться с кем-то своими, и выдохнуть не удалось даже когда её собеседница наконец подала голос: облегчение подкрадывалось больно неспешно и не заметно.
- Трясогузка, а я и не знала.., - немного растерянно ответила Медведица, с сожалением глядя в глаза воительницы, - Если бы я только знала, я бы не стала беспокоить тебя с этим...
Какая же я... Серошкурая сдавленно выдохнула. Она хорошо знала: слово если выпустишь из пасти, то снова уже никогда не поймаешь - не догонишь и не сыщешь. Сожалеть о сказанном Медведица любила всем сердцем и часто, но в такой момент это было особенно трудно и даже неловко. Хоть Трясогузка и продолжила разговор, приободриться Медведице было уже не легко, да и как тут, когда так?
- Поверь, если есть во мне смелость, о которой стоит слагать слова, то проявляется она совсем не там, где нужно, - продолжила кошка мысль, постаравшись скрасить свои слова лёгкой улыбкой, которая не удалась больно радостной, - На это её не хватит точно.
Оно и к лучшему - мелькнуло в голове у кошки, и та нахмурилась. Разговор их вязался искренне, и раз уж Медведица начала его, то теперь должна была говорить всю и только правду - отступать уже некуда. Хоть серошкурую и расстраивало то, что и самой Трясогузке знакомы такие смутные и даже мрачные чувства, но всё же тогда кто, если не она, мог понять её? Бегло осмотревшись по сторонам, словно собираясь поведать какую-то ещё большую тайну, Медведица перешла почти на шёпот.
- Дело не в этом. Понимаешь, я.., - кошка запнулась, печально отведя глаза в какую-то даль, куда угодно, лишь бы не давить на Трясогузку набежавшей в уголки влагой, - Я не могу. Это не правильно, понимаешь? Меньше всего я хочу, чтобы мои мысли стали громче слов, и племя узнало что-то - от этого никто не станет счастливее ни на чешуйку. Я лишь пытаюсь найти какой-то способ вернуть здоровый сон, но он всё не наступает.
Умолкнув, воительница замерла: слишком много чувств в её груди поднимали такие размышления, и воительница чувствовала, как они давят на неё изнутри, словно норовя надорвать шкурку и выбраться на волю если не по желанию Медведицы, то силой. Но серошкурая не собиралась давать им волю: морозный ветер мог остудить лишний пыл, если только захотеть, а его морда не будет рисоваться перед глазами, если не закрывать их. И пускай только до заката.
- А ты, - стараясь расслабиться, воительница немного сменила тему, - Говорила ему что-то?