[indent]ему до сих пор не нравится рыба.
темно-палевый кот смыкает челюсти на серебристой чешуя – сегодня ему повезло. местный рыбак клюнул, словно рыбка, которую он ловил на свой крючок, на очаровательную лобастую голову и огромные, невинно-круглые янтарные глаза. он быстро смекнул, что двуногим такое нравится – тем шире распахнешь, чем жалостливее взгляд – тем больше тебе сегодня достанется кусочек.
домашняя киска.
[indent]он спокойно жевал предложенное угощение, пока грубая рука старика залегла между двух треугольных ушей, большим пальцем потирая затылок.
[indent][indent][indent]мыший корм.

отдаленный инстинкт – подсознание угодливо подсовывало ему еще несколько терминов и определений, которые могли бы описать его нынешнее поведение. он выедает самое вкусное – рыба была готова идти на нерест – засовывая морду прямо в ледяное брюхо. рука двуного ложится между лопаток, и он угодливо подставляет спину, позволяя пару раз провести по хребту. старик что-то басит на своем языке – бывший воитель даже не старается вслушиваться, по привычке лишь ловя интонацию.

будь он человеком, в довольной мере обремененным интеллектом, решил бы, что у него стокгольмский синдром.
черта-с-два, как же ему до сих пор не нравится рыба. хрящи хрустят на молодых зубах – хвост послушно исчезает в пасти.
шершавый язык приглаживает жесткую шерсть – она теперь отдает привкусом соли.

морская вода иссушила мягкий волос, сделала его неподатливым и плотным, будто призрак старых воспоминаний – когда-то он был знаком с котами с подобной особенностью, данной от рождения.
никогда бы не подумал, что что-то подобное можно приобрети – со временем.

лось закрывает глаза, втягивая полуоткрытой пастью воздух.

у себя в голове до сих пор звал себя лосем – «воинское» имя было выжжено на обратной стороне его черепа. и каждый раз, глаза закатывая, мог его почитать. бесконечный источник боли – неприятных воспоминаний, бесконечный историк памяти – груза похлеще забвения. ударься он головой, потеряв возможность думать, помнить или – великие предки, где бы вы сейчас не были – сожалеть. тогда сегодняшний день был бы для него проще, тогда почти каждый последующий день был бы для него проще предыдущего.

морские волны лижут покруженные в песок лапы – подушечки уже привычно пощипывает. мелкие ссадины, оставленные жесткой брусчаткой местного городка, старый порез от куска бутылочного стекла. он тогда впервые узнал, что оно режется.
теперь это все позади – на обратной стороне его черепа.

[indent]лось открывает глаза.
[indent][indent]он больше не смотрит назад – образы разбегаются в разные стороны.

затылок привычно холодеет, его вечная спутница, чувство вины возвращается весом на взъерошенный загривок.
он благодарит двуногого коротким мявом, будто котенка – племянницу – проводит боком по мятой штанине и шмыгает под подгнившие доски деревянного пирса. со временем он понял, что нельзя отказываться от простой еды. что еда, из жалости выброшенная ему людьми – такая же еда, как и пойманная им самостоятельно, только сил на нее уходит меньше.

а когда ты один – каждая возможность может обернуться смертельной опасностью. каждый не набранный грамм – смертью от завывающего влажного холода. около моря оказалось намного холодней, чем в привычном лесу. зимой он предпочитал прятаться в переулках, шныряя по местным помойкам и подкарауливая у задних дверей тех немногих жителей, в чьих домах он стал «любимцем».

иногда в них даже жили другие коты – за последние луны он не перекинулся с ними ни словом, старательно избегая их присутствия, отворачивая на соседнюю улицу, если знакомая шерсть мелькала на горизонте. ему не хотелось заводить привязанностей. ему не хотелось снова называть кого-то другом – да даже простым знакомым.

[indent]потому завтра придут другие двуногие – наденут силки на нежную шею и запихают в едва дающие места для полного вздоха клетки.
и больше он не увидит никого, кого когда-то называл другом или семьей. да даже если хотел назвать чем-то большим – ни одна из сказок, рассказанных в детстве матерью, на самом деле не сбылась.