Будучи здесь впервые, он бы ни за что снаружи не заметил эту дыру.
А, может, он был слишком невнимателен, чтобы заметить ее. Это отличало его от юного черногривого незнакомца, и, вслушиваясь в реплики, что наполняли покрытый мраком подвал, Пес прикрыл глаза и повел усами с определенной задумчивости.
Практически ни у одного одиночки, которого он встретил на своем пути за эти луны, не было своего дома. "Неважно, где осесть". Он не мог этого понять. Он не мог понять, что можно не иметь своего угла, где ты можешь ощутить определенную безопасность, невозможно не иметь даже наспех сооруженной небольшой кучи с добычей, не иметь ничего, перебираться с места на место и не оглядываться.
Он так не мог.
Он до сих пор ненавидел перемены.
Он ненавидел перемены вокруг, перемены в себе. Даже сейчас он корил себя за то, что превращается в труса, что тонет в вязком болоте страхов, и потому прочнее запирал сломанный замок своей клетки.
Он корил себя за то, что с недоверием отнесся к спустившемуся к нему чужаку, хотя тот просто, как и он, искал убежище. И никак не смог бы ему навредить.
Он корил себя, когда испытал легкое напряжение, стоило исполину приблизиться к нему, выныривая из темноты, что, сливаясь с его шерстью, будто служила ему убежищем.
И потому не посмел проявить на своей морде ни капли нервозности.
Как и многие коты до него, бродяга говорил о том, что не встречал изгнанника прежде на улицах каменного леса. И то позволило все же сделать Псу вывод о том, что, возможно, городские жители были не столь далеки друг от друга, как рисовало ему прежде воображение. По крайней мере, они все друг о друге знали, были будто бы переплетены тонкими нитями, возможно, правда, слишком слабыми, чтобы они могли что-то значить и не позволять одиночкам перегрызать друг другу глотки за последний кусок пищи.
Бывший воитель следил за чужаком внимательно. Его манеры и улыбка были ему непривычны. И он не мог понять, чего желал от него черный кот, к чему он вел.
Казалось, к чему-то большему, нежели простой ответ на вопрос: "Откуда ты?"
— Ты... выглядишь каким-то благородным, честным. Говоришь, не причинишь вреда. А знаешь ведь, что в городе по-другому нельзя?
Изгнанник с трудом сдержал легкую усмешку, горькую и даже тоскливую.
Выгляжу?
Пес представил, что было бы, сочти он чужака опасным, представил, что беспокойство могло бы зайти слишком далеко, и тогда их первые удары сердца знакомства сопроводились бы тем, что некогда старший воитель прижал бы бродягу к земле, дабы провести границу.
Ему нужно было отдохнуть и привести нервы в порядок, он слишком много думал. Может, в последнее время он фантазировал слишком много лишнего. А, может, мир слишком часто окунал его в какое-то дерьмо.
— Кто сказал тебе, что в городе так нельзя? — задал вопрос палевый изгнанник, и слабо склонил голову набок, наблюдая за реакцией.
Он решил поверить — поверить, что чужак правда считал так, как он говорил. Возможно, тогда бы в эти слова мог поверить уже и он сам.
— Почему ты так считаешь?
До сих пор, до этого момента он сохранил свое имя и прошлое под завесой. То не казалось ему столь интересным, как представления черного кота.
Ведь им он не верил. Не мог бы поверить, оглядываясь назад.