- Это вершина глупости, а не смелость.
Поодаль слышится голос Львиногрива, на что Остролап только рассеянно мотнул головой, все еще приглядываясь в сторону палатки предводителя, словно надеясь услышать отсюда все их разговоры. Все их взгляды. Все их внимание, сконцентрированное друг на друге. Иволга промолчала, оставив оруженосца наедине с вопросами без ответов. Челюсти стискивались сильнее, тело обдавало жаром, на кончике языка все еще ощущалась та злоба, направленная на Осолапку - и, кажется, она готова вот-вот переключиться на воительницу. Сердце пробивает грудную клетку, а хвост яростно бил по бокам. Только все, что оставалось Остролапу, это беспомощно стоять, не чувствуя земли под лапами, и тяжело дышать от вязкой горечи всех высказанных ( и не высказанных ) слов.
Взгляд желтых глаз скользнул по разбитым фигурам Пепелинки и Снегиря. По трехцветной сестре. По Вихрелапке. Эмоции никак не хотели отступать, волной набегая на маленькое тельце, и Остролап только мотал головой из стороны в сторону, пытаясь сконцентрироваться на здесь-и-сейчас, но юношеский максимализм давил неумолимо: жалил лапы злобой, возмущением, сопротивлением. Черно-белый Орех зовет к себе, на помочь к Сороке, на что мальчишка покорно соглашается - сам же вызывался помочь.
- Побери когти, защитник. До светлого здравого рассудка ты ими не доскребёшься.
- А жаль. Знаешь, иногда мне кажется, что когтистая лапа - самый понятный язык, который понимают все. А теперь, воительница, сделай вдох. На раз, два...
Хруст. Остролап поморщился, удерживая Сороку, и облегченно выдохнул только когда Орех сменил фокус внимания на Грачика, развалившегося неподалеку.
- Прости, обманул! Ну что, как ощущение? Как новенькая, да?
Оруженосец улыбнулся, как только мог, и вновь взглянул в темноту лагеря, туда, где должны были заночевать Короед с Осолапкой. Брови опустились на переносицу, а тело наконец задрожало, затрещало, взмолило от усталости. Незамеченное ранее чувство подкашивало лапы, и Остролап был готов поклясться, что заснет прямо здесь, рядом с черно-белой соплеменницей. Веки сами опускались, налитые свинцом, и в груди все непривычно сжалось - так сильно хотелось спать. Поэтому юноша не нашел идеи лучше, кроме как удалиться в палатку оруженосцев. Мысль, посетившая бурую голову, так сильно рассмешила Остролапа, что с ней он и заснул - никогда бы он не подумал, с какой радостью можно смотреть на собственное гнездышко после тяжелого дня. А он был действительно тяжелым - и для всех по-разному.
Новый день встретил Остролапа одинаково, если бы не раздражающее жжение в порванном ухе и царапинах: их хотелось поскорее расчесать, но еще быстрее - наконец избавиться от этого ноющего чувства после битвы. Солнце приятным теплым одеялом обняло за плечи, приветствуя, но оруженосец не спешил: отряд с Речной уже ушел, целители продолжали сновать вдоль лагеря, проверяя повязки и шины, ослабевшие за ночь, и в воздухе поднялся такой понятный смог трав. Видимо, в войне так всегда: запах терпкой крови сменяется запахом терпких лекарств.
С закушенной губой буро-белый сидел близ солнечного пятачка, пытаясь отыскать взглядом Пустельгу: может, она даст ему хоть какое-нибудь задание, чтобы юноше не сидеть здесь, не видеть в дневном свете то, как некоторых соплеменников сильно потрепало - но натыкается на лазурь глаз Вихрелапки. Вспомнилось все: как Снегирь нес ее тело, как она очнулась; как Остролап был почти готов порвать глотку пятнистой. И от этого стало жутко. Вязкая слюна собралась комом, но он не тот, кто станет отказываться от собственных слов. Поэтому, медленно подойдя к ученице, поприветствовал ее улыбкой, чтобы после кивнуть Маковке и Проталинке.
- Что-нибудь вкусненькое сейчас бы нам всем не помешало! - с привычным смеющимся тоном обратился мальчишка к черно-беленькой. - Там в куче така-а-ая белка упитанная лежит, но та-а-ак лень идти... - драматично протягивает Остролап и вздыхает для пущей убедительности. - Ладно-ладно, я пошутил, не смотрите на меня так! Никакой помощи в этом племени, - и буро-белый вскакивает на лапы, подмигивая девчонкам, чтобы самому дотащить дичь в импровизированный-кружок-по-интересам. - Абсолютно не за что! Эта дорога была опасна, труда и полна приключений.
Но сам к еде не притронулся: ненавязчиво следил за тем, чтобы соплеменницы первые решили разделить куски.
( ненавязчиво следил за тем, чтобы Вихрелапка поела. )
- Пусть все коты племени, способные охотиться самостоятельно, соберутся на собрание.
Смерчезвезд вернулся с отрядом, заставив всех поднять голову к Скале Собраний, и сам оруженосец исключением не стал. Он сощурил глаза, наблюдая за ним, и в голове вновь пронеслись мысли о вчерашнем уходе Иволги к нему в палатку. Отчего-то стало тяжелее дышать, отчего-то вновь искра пламени разгорелась к настоящее пожарище, и спокойно сидеть уже не представлялось возможным. Остролап нервно повел усами, теперь уже неуверенный в своих чувствах - все смешалось так сильно, что ученик не знал, как ему выпутываться из собственной войны против самого себя.
- Война с Речным племенем не продолжится - этим распрями пришёл конец.
Слушал, но не слышал. Видел лишь, как спины соплеменников пошли волнами, изгибаясь и поднимая шерсть на загривках.
Ему... ему не показалось?
Остролап смотрел во все глаза на фигуру предводителя и не мог поверить. Как реагировать на подобное? Правильно ли это? Растерянность таким понятным жестом отразилась на морде ученика, и за помощью он обратился к племени, пытаясь найти в чужих глазах то, что не мог найти у себя внутри. Вот только не понимал, кажется, никто - и от этого Остролап раздражался еще больше.
- Это... это как...
В пустоту, в никуда - и в воздухе вопрос растворяется, как и былой энтузиазм еще побороться за место под солнцем.
- Поздравляю, Проталина.
Сухо и бесцветно. Опустошенно. В голове не укладывалось... как предводитель может вести за собой племя на войну, пожертвовать если не всеми, то многими, чтобы потом объявить о перемирии. О союзе.
А после - удар в самую спину.
Смерчезвезд скрывается - прямо в детской.
Когти неосознанно бороздят землю.
В горле собирается крик, и весь звук сосредоточен лишь на возне там, внутри, в этой зияющей темноте, шагнуть в которую и посмотреть на это собственными глазами Остролап отказывается. Протестует. Выглядит абсолютно потерянным.
И если где-то на затворках мысли еще теплилась надежда, что однажды Остролап вырастет, вымахнет, все поймет, все простит ( и себя - в том числе ) и сходит в этот-цаповый-чтоб-он-сгорел-паутинник вместе с отцом, то теперь-то уж что.
( "теперь" ощущается непреодолимой стеной. )
// папа, папа, сделай море.
я уже умею плавать, я ещё не знаю горя.