Ромашковый заранее представлял, как вернётся в лагерь раненым, но героем, и всё действительно произошло почти как в его мечтах, за единственным исключением: он не ожидал столько сострадания. Нотки жалости сквозили в голосах, обращенных к нему, так часто, что ученик понемногу начинал волноваться. До этого он и не задумывался о возможности стать калекой. Навечно. Теперь же гадкая мысль буравила его голову каждый проклятый день: "Что, если лапа не восстановится?"
Казалось, сомнения должны были развеяться с первой же успешно пойманной дичью, но то стрельнет что-то под шрамом, то будто защекочет, а еще лапа порой ощущалась словно бы... иначе. Ромашковый терялся в догадках: это игры испуганного разума или в самом деле конечность изменилась необратимо?
Оруженосец пробовал искать утешение в друзьях, но столкнулся с тем, чего раньше не испытывал. Он упорно сравнивал товарищей с собой, пытаясь обнаружить, двигаются ли они лучше, охотятся ли быстрее, будто его душа требовала подтверждения самых страшных догадок. И слегка закипал, едва ему мерещилась собственная неполноценность перед другими. Ромашковый никогда в жизни не завидовал по-черному, а теперь, впервые столкнувшись с этим чувством, понятия не имел, что делать.
Еще и Светолап, его дружок, как назло именно сейчас завалил одиночку. Новость облетела весь лагерь, про недавнее геройство Ромашкового все мигом забыли. Отброшенный в тень, оруженосец чувствовал себя... потерянным.
Когда Светолап позвал его прогуляться, от радостного предвкушения сердце не забилось. Ведь котик знал, что друг захочет рассказать об этой своей победе подробнее, захочет восхищения в глазах ближнего. А Ромашковый только и делал, что пытался отмахнуться от подвига Светолапа, мысленно дорисовывая картину так, чтоб чувствовать себя лучше. Ну, победил Светолап одиночку. Но одиночка небось рохлый был, мелкий, слабый, вот они его и подрали. А что сам напал — да просто злой с голодухи. Изголодавшийся же кот всегда слабее, чем сытый.
Вот, сразу легче на душе. Он ведь тоже слабого, изможденного бродягу завалил бы. Даже со сломанной лапой... Даже без лапы.
Однако Светолап вознамерился разрушить те единственные соломинки, за которые Ромашковый держался, чтоб не захлебнуться в чернеющих топях зависти.
Где-то на полпути они остановились, чтобы один палевый котик рассказал другому о своих небывалых достижениях подробнее, во всех деталях, ведь именно этого Ромашковому сейчас не хватало.
"Поверю-поверю," — выдавив улыбку, подумал оруженосец, мысленно готовясь к худшему. А худшее случилось.
Огромного бродягу. В два раза больше Светолапа. Значит, во столько же раз больше Ромашкового. Напал на них в туннеле, так себе место для охоты, с голодухи обычно где посытнее обретаются... Ах, почти не задел!
Каждое слово Светолапа ощущалось как удар по лицу. Наотмашь. Все то, чем оруженосец себя утешал, его друг кидал под лапы и безжалостно топтал в ритме дятла, стучащего по дереву.
К слову о...
Кое-какие козыри у Ромашкового еще имелись.
Он запоздало понял, что герой дня смотрит на него в немом ожидании. Хочет похвалы, наверное. Будет ему похвала.
— Превосходно, Светолап, — почти спокойно мурлыкнул Ромашковый, отводя глаза. — Тебе повезло, что с тобой был Дятел. Он ученик целой предводительницы, уж с ним никакие одиночки не страшны, а вас аж двое там оказалось, практически воителей, — ученик приподнялся, деловито втягивая воздух, будто у него на уме всегда в первую очередь накормить племя, а не, как обычно, повеселиться с другом, едва они остались наедине. — Еще Перчинка, да?.. То-то бродяга стушевался.
Повеселишься тут, когда у Ромашкового уязвлено... Звездоцап его знает, да сама сущность оруженосца была сейчас уязвлена, каждая его частичка. И он хотел, бессознательно, но отчаянно, передать Светолапу пусть даже часть этого мерзкого уязвления.
Ведь с друзьями нужно делиться.