→ с территорий речного племени
[indent]
[indent]Прогулка была идеей исключительно спонтанной, но от того не свойственной натуре Белосвета, который здравый смысл и рассудок ставил превыше минутных слабостей, вызванных эмоциями. Однако иногда, очень редко, черно-белый воин позволял себе зайти дальше племенных территорий, чтобы побыть наедине со своими мыслями. Белосвет не частил с подобными выходками и не заходил слишком далеко, чтобы не столкнуться с собаками Двуногих или другими напастями. В экстренном случае справиться с кем-то в одиночку будет непросто.

[indent]Черные пашни пустели в это время года, хотя обычно именно в Юные Листья Двуногие начинали свою странную деятельность — перепахивали землю, сажали семена, из которых после вырастали тыквы и другие, не менее странные, культуры. Мышей здесь почти не было, зато нередкие птицы нет-нет, да прыгали по земле в поисках добычи. Белосвет пришел сюда не для охоты, хоть и планировал заняться этим на обратном пути. Он скучал по дому. Совсем недалеко от фермы располагались его родные пустоши. Последний раз, когда Белосвет видел степь, на ней, точно язвы, расцветали ожоги, но, наверное, за все те луны, что племя Ветра вынужденно соседствует с Речным, земли восстановились. Возможно, когда Белосвет вернется, патруль, посланный Звездопадом, уже вернется с новостями, а пока черно-белый задумчмво смотрел вдаль.

[indent]Его мысли то следовали друг за другом, как вереница муравьев, то сплетались в змеиный клубок. Они наслаивались одна на другую, перебивали друг друга; одни кричали, а третьи говорили отчетливым шепотом, будто Белосвету кто-то рассказывал на ухо свои секреты.

[indent]"племя Ветра. пожар. что скрывает клан? убийство молнии. виноват ли одуванчиковый? а если не виноват, то где искать убийцу? что-то надвигается. мотылинка..."

[indent]Голова гудела от роя самых разных мыслей. Они не брали пауз, а нахлынули на воина все сразу, словно огромная волна, сносящая с лап. Однако "радио" резко прервалось, когда Белосвету в нос ударил резкий запах одиночки. Он близко. Стоило черно-белую подумать, как за редкими зарослями он увидел худощавую фигуру. Белосвет был почти расслаблен. Он не видел в незнакомце угрозу, но в то же время был готов ко всему. Впрочем, окликать кота Белосвет также не спешил.

[indent]Шелест в ушах на минуту стал громче. В такие минуты Белосвету почти казалось, что его мысли обрели плоть и кость, ходят за ним тенью, подбираясь все ближе к лапам. Однако воин уже был слишком взрослым для того, чтобы верить в мрачные небылицы и детские сказки, даже если они его собственные. Тем более, что во всех историях был злодей. Здесь же все иначе.

[indent]Шелест стих, резко, будто где-то нажали на переключатель. От Белосвета не исходил тягучий запах страха. Были ли он у него? Как и у всякого живого существа, но ему были доподлинно известны глубины его разума. В истории Белосвета не было злодеев и героев. Только он сам на границе света и тьмы, балансирующий на краю, рискуя упасть в ту или другую сторону. Такова была вся его жизнь. Черно-белый кот привык к ней давно.

[indent]Немного скрипучий голос раздался из-за груды инструментов, оставленных Двуногими. Белосвет увидел необычного кота. Долговязый, он двигался неспешно, почти лениво. Губы ветряка дрогнули, еле сдерживая улыбку. Невооруженным взглядом черно-белый понял — змей. Такой же, как и он. Белосвет медленно подобрался, оценивающе разглядывая бродягу.

[indent]— Племя Ветра и Речное не объединялись, — отчеканил желтоглазый. — Это была услуга за услугу. Думаю, тебе, как бродяге, должна быть более, чем понятна подобная концепция.

[indent]Незнакомец был любопытен, и Белосвет готов был предположить, что сам так же представляет для собеседника интересную находку. Иначе бы тот не заговорил с ним. Что же он еще выкинет? В тоне черно-белого не было презрения, только твердость, свойственная тому, кто многие луны постигал воинское искусство.

Отредактировано Белосвет (29.06.2022 22:00:42)

[indent]— Да, ну и дела. А я-то думал, вы объединились и теперь будете жить вместе. Мирно, — проговорил одиночка, мгновенно раскрывая собеседнику предмет своих размышлений. Белосвет лишь на мгновение приподнял бровь, точно подобная мысль никогда не приходила в голову воителя. Откровенно говоря, он не понимал тех, кому была близка идея объединения четырех племен. Белосвету был привычен и понятен тот мир, в котором он жил сейчас. Никаких воздушных замков о будущем черно-белый не строил. В этом просто не было необходимости.

[indent]По-видимому, незнакомец решил, будто надавил Белосвету на больное. Что ж, пускай проджолжает думать так. Ветряной кот не собирался его переубеждать хоть в чем-либо. Его болтливость была интересна черно-белому. Может, тот скажет что-то более полезное и информативное.

[indent]— Боюсь, что это невозможно. — наконец ответил молодой воитель, внимательно наблюдая за реакцией тонколапого кота.

[indent]— Мало того, что племя Ветра пострадало при том страшном пожаре, и все его земли выжжены дотла, — лениво продолжал бродяга, точно объясняя очевидные вещи маленькому котенку. — так теперь ещё и Речное племя оказало им такую услугу. Практически неоплатную.

[indent]— Для одиночки ты чересчур беспокоишься о племенах, — хмыкнул Белосвет. Он старательно выбирал слова, совершенно не собираясь говорить светлогривому слишком много и тем более, объяснять. — Не волнуйся. Племя Ветра всегда платит свои долги.

[indent]Белосвет был глубоко убежден в том, что сотрудничество Ручей Звезд и Звездопада основано как на взаимовыгоде для обоих племен, так и на достаточной степени честности друг перед другом. Вынужденное соседство только сплотило этот союз, поэтому можно было с уверенностью говорить о дальнейших совместных решениях. Оба предводителя проделали большую работу с тех пор, как прошла последняя война между племенем Ветра и Речным. Вернуть доверие было очень непросто, а сражение ради сражения не было не нужно никому. Несмотря на то, что жизнь котов-воителей часто связана с битвами, любая из них означала потери. Нужна очень веская причина для того, чтобы было не жаль проливать кровь понапрасну.

[indent]— Я не узнал твоего имени, — галатно, почти вопросительно, уточнил Белосвет.

Откуда-то

Запах лисицы, встречающийся где-то у границ с Речным племенем, ведет к тыквенной ферме, но здесь, встреченный стеной дождя, прибивается к земле и теряется средь зелёных порослей, оказываясь всюду и нигде. Аккуратно высаженные двуногими ряды мерно покачиваются в такт порывам ветра. Небо еще пасмурно. Полумрак укутывает ускользающее из под лап пространство, подчиняя его энтропии. В воздухе трещит напряжение. Где-то в глубине мира слышится вопль, но он тут же затихает, разрываемый холодным воем на части.
Иногда голод — это просто ощущений, это стремление к жизни.
Иногда голод — это нечто большее, почти безумие, которое пронизывает каждую клеточку твоего тела и лишает тебя чувства реальности, не оставляя ничего, кроме ворочающихся в животе змей и жгучего пламени в груди, с которыми из пасти каплет слюна и с которыми стиражтся границы между порядком и хаосом.
Разбросанные клочки шерсти и развороченные детские тела, вытащенные из их небольшого убежища-коробки, чья кровь впитывается в сырую землю, лишь слабо поддернутую сорняками. Хрупкие переломанные косточки. И голубые глаза, поддернутые бельмом, устремленные в безжалостное и равнодушное небо.
Чавкающий звуки, которые обрываются при шаге постороннего, и тьма, что с движением тени скрывается меж ровных зарослей.
Волнение, что порождает мысль, что порождает фокус и осознание, и мысль, что порождает желание затаиться, приводящее лапы в действие.

Зрение, поддернутое туманом, медленно воскрешает образы, от которых к глотке подкатывается желчь, смешанная со вкусом металла, бесконечная пытка, серый кот ведет ушами на звук приближающихся шагов, и облизывает губы, медленно огибая кусты, сливаясь с ними во единое, медленно и мягко переступая сквозь зеленой листвы, наблюдая и чувствуя беспокойство, от которого все запахи и звуки казались ныне острее, и от которого так немели все чувства и мысли.
Чувствовал ли он себя загнанным в ловушку зверем или же хищником, кто из засады теперь настороженно высматривал свою жертву? Чувства были едины. Шерсть искрилась в напряжении, пока в голове щелкали рычаги, генерируя план.
Уши подсказывали — то был кто-то один.
Нюх — соплеменник.
Глаза не лгали, когда ловили очертания молодого полосатого воителя, как не лгало и нутро, которое переплелось тысячью узлов, почти срывая с губ недовольное рычание.
Разум твердил, что нужно быть осторожнее.
У него было лишь несколько ударов сердца. Несколько ударов сердца — несколько беззвучных широких шагов, прежде чем юнец бросится прочь.
"По исхоженной, ближайшей тропе", — твердит что-то самый вероятный вариант.
Сорвется с места испуганным зайцем (испуганным — так говорит его запах), дальше от места преступления, игнорируя то, как из под лап полетят комья грязи и как перебьет дыхание, как раздастся совсем рядом шорох, заглушаемый союзником-ветром — как резко преградит его путь массивная фигура: ошибка, которую допускают многие испуганные зверушки, попадаясь в игру парной охоты (только он провернул ее здесь в одиночку).

На мгновение их глаза встречаются. Это правда или игра света и тени, что алые пятна еще пачкают шкуру серого воителя?
Быстрый рывок, впрочем, не дает Выдрогриву времени осмыслить то и понять, в чем кроется истина в моменте, когда земля летит из под его лап, а после чужие клыки смыкаются на его шее, не погружаясь в нее, но лишая доступа к кислороду, в то время как массивные лапы топят его в земле, вжимая в рыхлую поверхность, будто стремясь сделать это место — местом последнего погребения.
Не вовремя ты здесь оказался... малой.

Мощная лапа, напирающая на хрупкое тело, чувствовала, как билось под ней сердце. Сперва бешено, будто и оно стремилось вырваться и броситься прочь. Потом оглушающе реже и слабее.
То было не похоже на то, что происходит, если удерживаешь кролика. Добыча была крупнее. Податливее. Вибрация, ощущаемая подушечками, была четче. Она почти отдавала вверх, достигая по лучевой и локтевой костям плеча. Она была почти пьянящей, особенно в моменте пересечения границы и еще жгучих эмоций и пелены, в которые, казалось, не было уже стен и рамок.
Хрип. Борьба. Они прекращались. Росомаха почти в последний раз почувствовал, как слабо скользнули по нему чужие лапы, прежде чем, дрогнув в судороге, ослабевше упасть на обмякающее тело.
Он знал, что мог теперь вонзить клыки прямиком в глотку и не получить сопротивления.
Но вместо того разжал, убежденный, что юнец потерял сознание, и на мгновение лишь прислонившись ухом к груди. Стук был. Глухой. Почти не ощутимый. Но острый слух мог еще уловить его.

После этого Росомаха отстранился, чтобы спешно стереть кровь с себя, и лишь вслед — с шеи юнца, настороженно готовый повторить трюк, если бы он дернулся и стал приходить в себя слишком рано. И тут же перевернул соплеменника на живот, хвостом смахивая с его полосатой спины комья грязи.
Он знал, что рядом росла пахучая трава. Ее запахом он сбил с себя аромат мяса и металла. Ее же он нарвал, прежде чем вернуться.
Хотелось сделать больше. Принести сюда лисий запах, что ныне был слишком размыт, чтобы делать о нем нужные и конкретные выводы. Но времени на то не было.

Возможно, Выдрогрив уже начал приходить в себя, когда серый кот положил перед ним стебельки, которые должны бы были, раздражая рецепторы, заставить его очнуться.
— Выглядишь неважно, — маска, которую он натягивает на себя вслед: мрачная, суровая обеспокоенность, почти роднящая его с холодным небом, что развезло свою пасть над их головами и под песню которого развевалась серая шерсть.
— Что ты здесь делал? Тоже гнался за лисицей или неудачное юношеское приключение? — он будто пытается сохранять привычную шутливость, выжимая ее по каплям, выискивая те средь чернеющих пустынь, заволакивающих в буре меланхоличной задумчивости его разум.

Кому ты поверишь прежде: чужой улыбке или своим глазам и памяти, которые кричат о том, что нужно убираться и что за сжатыми губами скрываются острые клыки?
Порой ответ очевиден. Порой он обращается в крики и бегство. Порой — он ветка, которую нужно переломить.
В том выборе же Выдрогрива Росомаха отчего-то не сомневался.
Он не был пугливой Вишенкой, что прятала взгляд и готова была принять ложь не с верой, но с необходимостью этого принятия. Картина, противоречащая прошлому кадру, вызывала у него сомнение. Но он все еще был ведом. Он не бросился бежать в тот же момент, стоило лишь ему открыть желтые глаза. Он не рванул прочь в миг, когда его разум прояснился и когда лапы смогли держать его. Он остановился. Позволил продолжить.
Поверил?
Серый исполин сомневался. Игра в кошки мышки утомляла тогда, когда она затягивалась, но пока она ещё могла подарить азарт, гранича с риском и с опасностью для сторон обоих.
Исполин краем глаза следил за ним. За его тоном. За дерганными движениями.
Выдрогрив был свободен. Но все же что-то удерживало его здесь, подобно тончайшим ниточкам паутины.
— Я шёл за запахом лисицы.
Размеренно серый кот кивает, косясь в сторону, откуда с дуновением ветра доносился запах металла, где, средь черной земли, виднелись укутанные грязью и кровью тела. Отчего-то хотелось жестоко усмехнуться, подставляясь под эти порывы. Но воитель остался сдержан.
— Похоже, что нас опередили, — произнес он глухо.
Казалось, нужна была байка. Байка, которая заставляет сомневаться в правдивости иного, которая выбивает из под лап почву и которая помогает сшить старое с новым, упустив выдранный отрывок, заменив его на новый.
Иногда в этот "новый" поверить проще. Полезнее для своего "я" и для того, чтобы не потерять ориентиры.
Воин косится на своего собеседника, оценивает, подходит ли та ему, и в удивлении вскидывает бровь, стоит младшему оставить эту метку вопрос-удивление. Он не играет, говорит все, как есть, в то время как Росомаха не выходит из роли.
— Я? На тебя? — кажется, в его тоне почти мелькает что-то недоверчиво-насмешливое, будто бы Выдрогрив выбросил какую-то глупость, вместе с тем неожиданно задев исполина. Светлый кончик хвоста Росомахи дернулся. Он прищурился, глотая какие-то слова и делая шаг к воителю, ощущая его напряжение, а потому останавливаясь.
— Ты бежал, как угорелый, а потом потерял сознание, врезавшись в меня, — произнес кот глухо, хмыкая и склоняясь, заглядывая в чужой взор с каким-то тонким напором, — Что ты там увидел, Выдрогрив?
И вслед, тихо выдыхая, с крупицами беспокойства:
— Мне кажется, ты переработал, — размеренно и терпеливо отзывается кот, — Ты хорошо спишь в последнее время?
Он спрашивает, но в словах сквозят каменистые осколки утверждения, стремления убедить, вбить иное видение.
Но после выпрямляется, стараясь сбросить со своих плеч груз напряжения.
— Боюсь, что скоро снова начнется дождь и тела развезет от влаги, — произносит, слабо щурясь и поднимаясь на лапы. Слабо усмехается, — Может, звёзды им неведомы, но не хотел бы бросать их тушки на гниение и корм воронам. Не поможешь их закопать?

Его почти смешит упрямство Выдрогрива, не подкрепленное ничем, кроме упавших впечатлений, он может продолжать играть, игнорируя чужие косые взгляды, может и дальше лгать, пока полосатый воитель и сам не начнет сомневаться, бросив затею искать зацепки в своих домыслах. Росомаха не чувствует зазрений совести за свою ложь. По правде говоря, он чувствует превосходство.
Он понимает, что собеседник просто боится. Напряженные до предела нервы и ещё бьющиеся о стенки черепа желания не играют на пользу, когда перед тобой кто-то, кого можно вжать в землю и заставить замолчать вовсе иначе, нежели играя в замудренные шарады.
Но, может, Выдрогриву с его упрямством, шарады и не нужны.
— Ты всегда так подозрителен к соплеменникам? — в ответ на всю отверженную заботу и за все подозрение, Росомаха ведет себя более отстраненно и холодно, пусть и старается, кажется, ещё быть дружелюбным.
Ему кажется, он мало что чувствует, когда сверху вниз смотрит на эти крошечные растерзанные тела. Они ничем не отличаются от добычи, которую они вынимают из кучи, или которую ловят каждый день. Сейчас серый кот уверен в том, что и они служат такой же дичью, просто для тех, кто покрупнее. Он сам чувствовал себя мрачным подтверждением собственной догадке, что будто бы обесценивала и его собственную жизнь и жизнь каждого вокруг, как обесценили они в свое время жизнь маленькой рыбешки.
Выдрогрив этого понять бы и не смог. Юнец, зацикленный на одном взгляде.
Росомаха косился на него почти с ответной неприязнью. Или проблема была в собственном состоянии? Это все начинало утомлять, а нутро неприятно тянуло.
— Нашел их уже такими, — бросил исполин, вырывая себя из задумчивости и делая шаг в сторону, чтобы найти более рыхлый участок земли.
Нет, он все еще следил за собеседником. Как будто бы выгадывая, кто из них первый ошибется, кто станет спусковым крючком.
Массивные лапы легко разгребают землю, оставляя в ней углубление. Печаль касается морды Росомахи. Будет ложью сказать, что она не трогает и душу.
— Ты веришь в силу закона, Выдрогрив? Думаешь, что он может защитить от тех, кому он не писан?
Он похватывает первого котенка, чтобы перетащить его в сооруженную "братскую могилу". Неприятно хлюпнув, что-то падает вниз, прямо под лапы, но серый кот сдерживает взгляд, прежде чем погрузить перепачканную кровью тушку в яму.
В то же время зрачками он изучает своего спутника, следит за тем, присоединится он к делу или бросит его, не притронувшись.
Ему ещё предстоит... лучше понять Выдрогрива.

"Они ещё источали тепло, когда я подошёл".
"Ты даже их не касался".
Росомаха ловит эту ошибку ровно, ведь подловить юнца на собственной глупости — выдать себя, выдать, что он наблюдал за ним, а потому, прикрыв глаза, исполин кивает коротко. Будто отмахивается от надоевшей назойливой мошки.
Выдрогрив и правда ему надоедал.
— Не удивительно, я пришел не многим раньше тебя, — бросает морщась, показывая, что эти бессмысленные замечания скорее капают ему на нервы, нежели истинно на что-то влияют.
Вторая тушка падает в яму. Ждать помощи не приходится, но серый кот и не против — его устраивает и то, что молодой воитель под его взором не спешит унестись прочь, то ли еще слишком робея, боясь, что спровоцирует своим резким движением ответ, то ли осмелев... судя по его фразам, второе могло быть вполне реальным. Хотя Росомаха понимал, что ему стоило пригладить шерсть и скрыть прорывающийся оскал в ответ на чужую глупость и мнительность.
Как долго Выдрогрив готов был оставаться столь самоуверен, готов был стоять на медленно обрушающейся платформе? Или... как долго серый исполин готов был глушить свои чувства и мысли, кутая их холодом в одном лишь желании остудить, попридержать?
— Не ответил? Мне показалось очевидным, что здесь пахнет лисой, — прищур был брошен на юнца с явным неудовольствием, как будто Росомахе потребовалось сдержаться, чтобы оставаться вежливым и не закатывать глаза на эти непрекращающиеся попытки найти что-то. Они и правда надоедали. Даже если бы воин не знал всей истины, слова соплеменника заставили бы его вонзить в рыхлую землю свои загнутые когти.
Он склоняется, чтобы взять одного котенка. Выдрогрив пятится. Это вызывает немую ярость порыв и инстинктивный порыв наброситься на испуганного юнца. Это вызывает вскинутую бровь на морде Росомахи.
— Мы вместе сообщим все племени, когда вернемся, Выдрогрив, — сухо констатирует кот, выражая утомление от его бесчисленных фраз..
Взор следит за собеседником. Клыки исполина смыкаются на котенке. Два шага, окровавленное тело как раз повисает над ямкой, когда крошечные лапки дёргаются, а из пасти мальца раздается жалобный, булькающий писк — болезненный выстрел в грудь, заставляющий лапы воителя в неудовольствии вздрогнуть, а его зрачки обратиться в пару ледяных щелок.
Игра окончена.
Кот следит за реакций Выдрогрива метко, прежде чем сомкнуть клыки с силой, отчего раздается хруст позвонков, предвещающий звенящую тишину, пасть кота наполняется солоноватым привкусом крови, сердце в ушах ударяется грохотом грома.

Он разжимает клыки. Но не сам. Резкий толчок со стороны на мгновение забытого соплеменника возвращает его в чувства и даже  почти сбивает на землю, срывает пелену и заставляет глухо зашипеть, резко отскакивая.
Игра окончена.
Теперь это точно.
Теперь это четко.
Кровь стучит в висках, когда серый кот припадает к земле и прижимает уши.
Бежать некуда.
Он в прыжке сбивает Выдрогрива с лап и вместе они катятся по сырой земле, обратившись в ком ярости и гнева. Росомаха не выпускает когти, берет силой, заваливает в одно мгновение соплеменника на спину, тяжело дыша, упираясь своей мощной лапой на его шею, сдавливая ее, снова, повторяя сцену уже иначе, перекрывая доступ к воздуху, не пряча оскала.
— Я хотел по-хорошему, Выдрогрив, — цедит исполин, блеснув холодом.
Они оба знали, что продолжать тянуть одну линию — не кончится ничем благим. Но Росомаха не хочет его убивать. Нет, даже если все нутро кричит о том, что нужно избавиться от свидетеля, что нужно убрать его сейчас же, здесь, в отдалении от племени, где так легко будет замести следы, отдав их и на волю погоде. Даже если кажется интересным почувствовать от этого момента нечто большее.
— Тебе часто снятся кошмары?
Он не хочет даже задушить его сейчас: поэтому ослабляет давление — теперь оно недостаточно сильное, чтобы не дать вдохнуть воздух совсем, но все еще болезненно-ощутимое.
— Любой твой лишний шаг, лишнее слово, Выдрогрив, и я стану твоим кошмаром. Я лишу тебя всего, что ты любишь и ты ценишь так, что ты и во снах будешь видеть их кишки, прежде чем я запущу когти в твои, — склоняясь, пророкотал кот прямо на ухо полосатого соплеменника.
Страх... не лучший способ, но в моменте Росомаха не может выудить иной. Ему нечего терять.