Она вернулась в лагерь с заходом солнца. Жгучий рыжий закат ещё полыхал на небе, когда Свист вошла на перепутье и наконец позволила себе слегка расслабить плечи. Будто сбрасываешь тяжёлую ношу, привычное, но всё равно тянущее к земле бремя. Она слишком хорошо знала, чем чревата недостаточная усталость, и ворочаться без сна полночи не входило в планы Свист Сойки над Редколесьем. Впрочем, после обвала она почти забыла как это. В ту ночь Свист не сомкнула глаз до самого рассвета, вслушиваясь в тяжёлое дыхание и стоны раненых. На восходе она поднялась, со свистом втянула ледяной воздух сквозь стиснутые зубы и отправилась к обвалу. Ей нужно было самой увидеть эту груду камней.
Она вообще не то чтобы часто прислушивалась к распоряжениям Совета Трёх. Свист можно было навязать компанию (правда, не то чтобы она была хорошей спутницей), но ей ничего нельзя было запретить. Запреты она ненавидела, считая, что никто — даже Совет — не вправе решать за неё. С ранней юности взяв судьбу в собственные лапы, Свист Сойки над Редколесьем никому не позволяла посягнуть на её поле действий. В тот день она долго в молчании созерцала груду камней и убралась оттуда, только заслышав вдалеке поступь патрульных. Временами она чувствовала себя чужой в собственном Клане; чувствовала себя бродягой, словно забывая о чистокровности. Впрочем, была ли она уверена в чистоте своей крови? Так говорила мать — а её слову едва ли можно было верить.
Сегодня она в очередной раз в молчании обходила земли Клана. Возможно, стоило чаще выбираться за пределы лагеря в чьей-то компании, но Свист Сойки над Редколесьем слишком хорошо знала, какое впечатление производит на остальных её угрюмая морда. Подходя к своим обязанностям с должной ответственностью, она оставалась в напряжении всё время патрулирования, и стоило какой-то шальной мысли закрасться к ней в голову, стражница сосредотачивала всё внимание на тропах, которыми шла, не давая себе даже взглянуть в сторону собственных мыслей. Они пахли опасностью.
А ещё — Свист не признавалась себе в этом, но — ей было страшно. Страшно, что, раз поддержав разговор, она не сможет остановиться и, слово за слово, выговорит случайному собеседнику что-то тайное, скрытое ею даже от самой себя. Столкнись она с кем-то из бродяг или племенных, ей и то, пожалуй, было бы легче говорить: потому что это и впрямь была бы случайность. Но жить бок о бок с тем, кто знает, что у тебя болит — на это она не была готова.
Остановившись у входа на перепутье, Свист Сойки над Редколесьем внимательно огляделась. Но в лагере всё было спокойно; жизнь здесь шла своим чередом: котята резвились возле убежища кормящих, старшие же клановые собирались на совместную трапезу. Свист претила сама мысль об одновременном приёме пищи; почему они не могли сами принимать решение, когда им есть? Неужели и для этого требуется одобрение Совета? И всё же желудок подводило от голода, так что Свист Сойки над Редколесьем молча дождалась своей очереди, а затем, подхватив не глядя свежую дичь, отошла как можно дальше от остальных. Она терпеть не могла, когда кто-то смотрит, как она ест.
Расправившись с ужином, Свист тщательно облизала усы и лишь затем осмотрелась снова. Скривилась. Подумать только, как мило: группки стражей и ловчих, будущие непринуждённо болтают о чём-то в своём кругу. Глядя на сбившихся в стайки одноклановцев, Свист Сойки над Редколесьем лишь острее чувствовала своё одиночество; недаром ей порой хотелось представиться как Свист Одинокой Сойки — но даже в вопросе собственного имянаречения против воли Совета Трёх было не пойти.
Взгляд зацепился за одинокую фигуру. Лучи заходящего солнца очерчивали контуры пятнистого кота, сидевшего вдалеке от прочих. Кажется, он всматривался в небо. В другой раз Свист Сойки над Редколесьем лишь усмехнулась бы; но чувство прекрасного вовсе не было ей чуждо — а закат сегодня был прекрасен. Настолько, что от невозможности разделить с кем-то эту красоту предательски щемило в груди. Или это всё же... возможно?..
Поднявшись, Свист сделала несколько шагов в направлении Заката, Пламенеющего на Небосводе. Остановилась. Потянула носом воздух. Подойти к нему и дать остальным повод для пересудов? Впрочем, когда это её заботило то, что говорят и думают о ней другие? Свист Сойки над Редколесьем прошла ещё пару хвостов и вновь замерла. Может быть, он вообще против её присутствия. Потому и сидит подальше от остальных, надеясь, что так его не станут донимать своим присутствием или бессмысленными разговорами. Что ж, вот и спрошу. Что-то в фигуре Заката казалось ей знакомым. Будто вглядываешься в своё отражение в мутной воде и не можешь понять, ты ли это.
...Когда она проделала последнюю пару-тройку шагов, отступать стало некуда. Теперь кот сидел совсем близко: вытяни шею — коснёшься носом, и Свист неслышно перевела дыхание. Сейчас он обернётся с горечью разочарования на лице — и весь Клан увидит, как она отходит, смущённо прижав уши. Нет уж.
— Закат любуется закатом? — хмыкнула Свист чуть резче, чем следовало, и добавила уже мягче: — Не против, если я тоже посмотрю?
Она замерла, не решаясь сесть, прежде чем Закат ответит. Что ж, если он откажется от её компании, она всё ещё может пройти мимо него и устроиться чуть подальше. Но ей хотелось совсем другого. Ей не так уж часто требовалось разрешение, но сейчас Свист Сойки над Редколесьем втайне хотелось, чтобы Закат разрешил ей сесть рядом. Почему-то сейчас она готова была ему это позволить.

Закат, Пламенеющий на Небосводе, не оценил шутки, но это не оттолкнуло Свист, а наоборот, заинтересовало. В ответ на его отрешённое «смотри» она лишь пристальнее уставилась на кота, чувствуя, как от удивления расширяются зрачки. Похоже, он и правда был не таким, как другие коты... Другие лишь расслабленно посмеялись бы над её словами да хмыкнули, мол, чего спрашиваешь, обесценив всё её уважение к их границам, которое Свист, при всей её холодности, не было чуждо. Но Закат... Закат, вдруг обернувшись, почти прошептал: «Останься» — и первым побуждением трёхцветной было попятиться, но, пересилив себя, она осталась. Сбежать? Сейчас? На глазах у всего Клана? Ну уж нет. В конце концов, Закат не сделал ничего, что можно было бы... что могло бы вызвать в ней страх. Чего она испугалась?
Ответа на этот вопрос не находилось, и Свист всё же села рядом с Закатом, Пламенеющим на Небосводе, оставив между собой и стражем достаточное расстояние, чтобы успокоить собственную совесть. Она всё ещё чувствовала на себе его взгляд, и от этого Свист было как-то не по себе — и в то же время на неё обволакивающими волнами накатывало утешительное спокойствие. Будто рядом с Закатом ей ничего не угрожало. Будто можно наконец выдохнуть, опустить голову на лапы и позволить чужому шершавому языку проходиться по её ушам...
Свист резко вздрогнула — от прикосновения к её шёрстке, но ещё больше от собственных мыслей. Как же она отвыкла от всего этого... В последние лун... много, она даже не могла вспомнить, сколько именно, кошка со всеми держала дистанцию. Все эти бодания лбом в плечо, прикосновения, взгляды, намёки остались где-то в раннем ученичестве, когда они с Закатом ещё были друзьями.
Почему она вообще подошла к нему сегодня? Неужели настолько невыносимым стало собственное одиночество? Или понадеялась, что те, с кем они делили подстилки будущих, уже достаточно выросли, чтобы забыть о своих нелепых шутках? Вот только Свист не забыла, и от вольного признания стража её саму окатило холодком.
Он улыбался. Он улыбался, и Свист совсем не хотелось стирать эту улыбку с его лица. Никто не знал, что она ещё чувствует вину за то, как резко закрылась тогда по отношению к Закату. Никто не знал, как она лежала в убежище, всю ночь не смыкая глаз и лишь изредка скашивая глаза в сторону Заката, Пламенеющего на Небосводе, боясь разбудить его одним взглядом. Сейчас ей хотелось, чтобы никого не было. Хотелось, чтобы все исчезли, забрав с собой бессмысленные условности, и остались только горы — и небо, полыхающее алым, рыжим, золотым. Чтобы среди всего этого остались только они с Закатом.
И чем дольше Свист Сойки над Редколесьем смотрела на стража, тем сильнее становилось желание просто прижаться, наконец, к его боку и закрыть глаза. Но что если Закат совсем не это имеет в виду? И откуда вообще в её голове берутся такие мысли?
Она всё ещё помнила, как им было весело вместе... когда-то. И, ведомая памятью об этих временах, Свист Сойки над Редколесьем выдохнула:
— Мне тоже.
Виноватый взгляд на Заката. Кто знает, может быть, завтра она пожалеет об этом, но сегодня... Надвигался Совет, и Свист кожей ощущала, как над горами сгущаются тучи, как воздух искрит от напряжения. Может быть, это было предрассудком, излишней тревогой, но Свист Сойки над Редколесьем уже привыкла не ждать ничего хорошего от Совета. И, наклонившись к Закату, Пламенеющему на Небосводе, кошка осторожно, с недоверием потёрлась щекой о его плечо.

Он отступает на пару шагов, и Свист Сойки над Редколесьем чувствует, как её окутывает холодом. Мороз пробирается даже под кожу, леденеет горло, и если бы она сейчас захотела что-то сказать, вышел бы один хрип. Она не понимает, не может понимать, и злится. Страшно злится, но не на Заката, Пламенеющего на Небосводе, а на саму себя. Раз в жизни решишь открыться чуть больше, выпустить хоть малую толику того, что гнездится внутри тёмным клубком, отнимающим силы, стоит лишь подумать об этом, и что в итоге? Хриплое «извини», готовность уйти в каждой лапе — Свист почти чувствует, как напряжено тело стража, и от этого напряжения её саму мутит. Голова вот-вот закружится.
Она выдыхает — нарочито медленно, давая себе время очнуться, а Закату, если он так того жаждет, уйти не оборачиваясь. Он же сам начал эту игру... Что, если для него это было лишь игрой? Неловкое прикосновение, хитреца во взгляде... Да, он определённо играл. Свист свирепеет. Если Закат, Пламенеющий на Небосводе решил, что она лишь одна из кошек, с которой можно поиграть, которая так легко поведётся на его перемену настроений — в конце концов, это не то чтобы было на него похоже, то он очень, очень жестоко ошибся. Однако кое-что ему удалось с блеском: напомнить Свист о том куске боли, который стражница столь тщательно скрывала от себя самой, какой не давала проникнуться. И теперь ей по-настоящему больно — но сейчас он не достоин узнать об этом.
— Ничего, — холодно говорит она и поднимается, чтобы уйти и этим поставить точку в их так и не сложившемся к разговоре.
Это даже к лучшему. По крайней мере, теперь ей не придётся извиняться, высказывать те многочисленные оправдания, что селились в её голове так долго, очень долго, все те луны с того дня, когда Свист, резко замкнувшись, дала понять: между ними не может быть ничего, о чём с таким нахальством щебечут остальные оруженосцы. Тогда она твёрдо решила, что никто, в Клане или за его пределами, не получит ключа к её сердцу, не узнает, что внутри у трёхцветной стражницы с ледяным взглядом. Тому, что холодело так долго, не суждено согреться в одночасье — это Свист Сойки над Редколесьем понимала прекрасно и потому не была расположена настаивать. Но не слишком ли быстро у него меняются настроения?
Ей хотелось ощериться во всю пасть, зарычать, разбрызгивая слюну, броситься, наконец, на Заката, повалить его наземь, заставить высказать всё, что он там о ней думает. Но Свист лишь молча стояла, глядя мимо Заката, Пламенеющего на Небосводе, и думала о том, как глупо, чертовски, мышино глупо было вообще подходить к нему. Почему именно к нему? Какой зарвавшийся дух дёрнул её посмотреть в его сторону?
Она не верила в духов. Если она и подошла к Закату, то лишь потому, что тянущая боль в груди не отпускала её, нарастая с каждым восходом, и ей показалось, что сейчас, на пороге войны, для разногласий внутри Клана попросту не осталось места. Потому что это было бы правильно — помириться с Закатом сейчас, когда никто не может знать, что ожидает их наутро. И ведь поначалу всё выглядело так, будто кот тоже не против перемирия. Так где же она оступилась?
Холодный взгляд Свист прошёлся по шкурке Заката, Пламенеющего на Небосводе. Если сейчас он уйдёт...
— Если сейчас ты уйдёшь, — отчеканила Свист Сойки над Редколесьем, пристально глядя в бледно-зелёные глаза стража, — я шагну вниз прямо с этой скалы.
Хочешь поиграть — давай поиграем. Только это будут очень жестокие игры.

Горные пики врезаются в предзимнее небо — Свист видит их боковым зрением. Это выглядит как дом; как единственное место, где она вообще может быть. Здесь, в горах, никогда не бывает жарко, и она привыкла к этому холоду — кажется, клановые коты и кошки рождаются уже привыкшими к нему. И всё же она ощущает, как ветер, крепчающий к ночи, забирается ей под мех, холодит кожу. Пока Закат сидел рядом, Свист Сойки над Редколесьем не чувствовала этого холода, но сейчас, равнодушно наблюдая, как увеличивается расстояние между ними, она начинает мёрзнуть — и тотчас ловит себя на презренной слабости: ей хочется забраться поглубже в пещеру ловчих, стражей и будущих, свернуться клубком там, среди тёплых тел, сделать вид, что этого разговора не было, что ничего не было... Губы Свист кривятся в горькой усмешке: как же это всё-таки жалко... По один бок — гнетущее чувство вины, ведущее на край пропасти; надо же, она и не думала, что настолько устала от этих мыслей. По другой бок — непобедимое желание жить, даже сейчас, когда нет больше сил оставаться собой, тянущее её позаботиться о собственном теле. Но разговор всё ещё не закончен, нет, пока хотя бы один из них не сойдёт с кромки скалы. Ей хочется верить, что она блефует; что ответственность, которую она приняла на себя, избрав путь стражницы, сработает как предохранитель; но сейчас, стоя на пронизывающем горном ветру, Свист Сойки над Редколесьем чувствует себя так, будто от неё остались только обглоданные кости — да пара горящих глаз, всё также устремлённых на Заката, Пламенеющего на Небосводе.
Что-то не так. Она понимает это прежде, чем Закат открывает рот, и так ясно, что её кольцом окружает звенящая тишина, какая бывает после раската грома. Этот взгляд. Свист почти не слышит, что говорит страж, читает по губам — вот только совсем не факт, что по ним читается то же, что прозвучало. Этот взгляд, полный отчаяния... Свист на мгновение замирает в ужасе, понимая, что сама подбросила коту идею, и этого мгновения оказывается достаточно, чтобы не успеть предупредить шаг, который она предугадала. Она видит, как Закат наклоняется к краю, и это происходит так медленно, словно во сне. А потом он снова встречается с ней взглядом, и время вдруг начинает бежать ещё быстрее, чем прежде.
— С-стой. — В горле пересохло. Свист облизывает онемевшие губы, судорожно хватает воздух ртом и чуть увереннее продолжает: — Не смей.
Она знает: этого недостаточно, чтобы остановить Заката. Но чтобы он действительно к ней прислушался, Свист придётся раскрыть то, что она столько времени держала в тайне. Она смотрит на него так, будто надеется удержать взглядом; так, как ни за что на свете не стала бы смотреть ему вслед, если бы он всё же решил уйти. Но сейчас на карту поставлено слишком многое, чтобы продолжать молчать, и Свист Сойки над Редколесьем решается:
— Закат... — его имя она произносит медленно, почти по буквам, словно надеясь, что кот не решится шагнуть за край прежде, чем она договорит. — Мне жаль.
Ну же. Скажи, о чём именно ты жалеешь. Скажи во всеуслышание. Свист наступает лапой на горло собственной злости и продолжает:
— Знаешь, когда я была котёнком, — она нарочно начинает издалека, и взгляд, схлестнувшийся со взглядом Заката, Пламенеющего на Небосводе, теплеет, — у меня был друг. Лучший друг на свете. О таком можно было только мечтать. — Свист поджимает губы. — Но потом... я что-то сделала не так. Я его оттолкнула, — произносит она потрясённо, сама только теперь полностью осознавая, что на самом деле произошло между ними. — Но больше я этого не допущу. — Свист встряхивает головой. — Мне тебя не хватает, Закат. Ты мне нужен. Смотри на меня.
Смотри на меня, только на меня, ну же.

...она невольно отшатывается от его оскаленной пасти. Непривычно видеть Заката таким, и поначалу Свист Сойки над Редколесьем окатывает волной отвращения — да он безумен, — но кошка не позволяет чувствам всплыть на поверхность и усилием воли останавливает попятное движение назад. Она уже подошла слишком близко к краю. Им обоим некуда отступать.
Свист Сойки над Редколесьем ловит себя на желании долго моргнуть и проснуться на восходе солнца с пониманием, что всё, происходившее здесь, было лишь сном. Но отвести пристальный взгляд от Заката, Пламенеющего на Небосводе — немыслимо, только не сейчас — и она продолжает одними глазами хвататься за пятна и полосы на его шкуре. Отметины Духов... мелькает в голове давно забытое поверье, но Свист тотчас отмахивается от него: верить в то, что судьбы котов написаны Духами, простительно котятам — но не ей. По горлу прокатывается шероховатый комок: стражница с ужасом понимает, почему ей так хочется проснуться там, где этого разговора не было. Мне страшно.
В это сложно поверить, и сама мысль об этом вызывает у Свист Сойки над Редколесьем злость, но с яростью, закипающей в теле, приходит и осознание, что это правда. Все эти луны она не решалась заговорить с Закатом, потому что боялась, что этот разговор не приведёт ни к чему хорошему. Как это вышло сегодня, что слова, столько лун сдерживаемые внутри, вдруг рванулись наружу? Стражница чувствует нарастающий гул в ушах, и ей хочется, склонив голову, прижаться всем телом к Закату, свернуться рядом с ним, ощутить тепло, но его ощетинившийся загривок не даёт ей сделать и шага, и потому кошка лишь виновато прижимает уши к голове и поджимает хвост.
Должно быть, со стороны она выглядит жалко, но Свист сейчас — впервые за долгое время — это не заботит. Взгляд норовит смущённо соскользнуть в сторону, но стражница не позволяет себе такой роскоши. Сердце выстукивает приказ Заката: от-веть, от-веть, от-веть...
— Ты ни в чём не виноват, — шепчет она едва слышно — и вновь теряется.
Как сказать ему, что стало причиной? Поймёт ли он? И надо ли вообще это говорить? Свист чувствует кожей: если она попробует уклониться от прямого ответа, Закат, Пламенеющий на Небосводе всё равно настоит на своём, сделает всё, чтобы вывести её на чистую воду. У неё и в мыслях нет кривить душой.
Ей всё ещё страшно — страшно от того, как переменился в лице пятнистый страж, страшно от того, как близко стоит он к границе камня и воздуха; страшно так, что хочется поддаться слабости, припасть к земле, закрыть глаза и забыться... Голова кружится — она, кажется, совсем забывает дышать. Но Свист Сойки над Редколесьем лишь твёрже упирается лапами и заставляет себя ещё раз пройтись взглядом по шкурке Заката — виноватым, сожалеющим, раскаивающимся взглядом.
— Мне очень жаль... — шепчет она, не замечая перемены в Закате. — Я была неправа...
Её вдруг окатывает волной презрения к самой себе — как если бы она вдруг увидела себя со стороны. Жалкое зрелище. А как отвратительно она будет чувствовать себя наутро, если Закат, Пламенеющий на Небосводе — после того, как она всё же решилась раскрыться — оттолкнёт её так же, как она когда-то оттолкнула его. И будет прав, угрюмо думает Свист, до конца не веря в правоту этой мысли, и выпрямляется, поджав губы. Она так больше не может.
— Скажи что-нибудь.
Голос звенит от напряжения душевных сил.