< — Старая деревня (ном.)

После сна, утопившего его в своих водах и невнятного, тягучего пробуждения он блуждает по улицам... слишком долго. Кажется, не раз потерял направление, пока странствовал среди серых очертаний, походящих одно на другое, и, кажется, предупреждающий вой Чудовищ даже пару раз взывал к его чувствам.
Но чем дольше он шел, тем охотнее отставали от него сиреневые лепестки. Хотя долго ещё перед носом маячил их аромат и долго еще корни растения пронизывали его голову.

Тебе нужно возвращаться домой, Пес. Закутайся плотнее в шарф своих мыслей, затяни его удавкой, перекрой дыхание, и спускайся вниз по улицам, покуда лапы сами не доведут тебя до границы, где холод асфальта сменится влагой зеленой поросли.
Следуй за порывами ветра. И все же иногда озирайся по сторонам, покуда изменчивый свет искусственных светил часто указывает ложный путь, заводя в тупики, образованные каменными гнездами.

Он жмурится. Давится пульсирующей болью в висках, тряхнув головой, пытается избавиться от нее. Из пасти вырывается протяжный выдох, когда тьма обступает его со всей сторон, чтобы с щелчком неведомого механизма рассеяться и утонуть в липком желтоватом свете.
Над головой не видны звёзды. Впрочем, Пес уверен, что звёзды оставили его еще раньше, и их зримое отсутствие сейчас — лишь декорация на этом спектакле жизни.
Ему некуда спешить... по крайней мере, ему кажется, что в этом всем нет никакой необходимости. На горизонте еще догорает тонкая полоска света, и солнце, испуская свой последний жар, брызжет алым на чернеющее полотно.
Город же живет своей жизнью. Вот по дороге проносится Чудовище, а вот по тротуару бредет пара Двуногих, наполняя округу своими воплями и отзвуками речи. Похожий же шум доносится и из горящих глаз Гнезд Двуногих. За столько лун — ну удивление привычные виды, хотя когда-то палевый бы с уверенностью сказал, что привыкнуть ко всему этому попросту невозможно. Сейчас бывший воитель даже не останавливается, чтобы взглянуть на очередную мерцающую вывеску или попробовать различить интонации тона странных существ. Эффект трав успевает уже отступить, и изгнанник даже может быть насторожен, пусть не настолько, чтобы цеплять каждую деталь. Он даже может ощущать щемящее чувство одиночества.
И между тем сворачивает с дороги, чтобы утонуть среди дворов и узких троп. Жизнь учит, что так безопаснее.

Взор размыт, но лапы заводят его в подворотню, где запахи бродячих котов переплетаются между собой не на раз исхоженными следами и сливаются в единую, слабо различимую массу.
Пес уверен, с неохотой признает, что, верно, пахнет как-то похоже. Даже если у каждого одиночки запах индивидуален, никто из них не может избавиться от городского смрада.
Пес уверен, что ни один одиночка не будет пахнуть хвоей, сыростью и болотом, так, как пахло племя Теней. И это заставляет его насторожиться, вскинув голову, затолкав запах поглубже, чтобы прочувствовать, чтобы убедить себя.
Изгнанник молчит. Он смаргивает с глаз задумчивую дымку, он старается рассеять туман, и всматривается в окружение, медленно и тихо двинувшись по едва уловимому, но точно свежему следу.
— Кто здесь есть?
Он хочет понять, с кем может встретиться. Этот лёгкий тревожный трепет в груди, мороз, окутывающий все тело, вызывает желание уйти. Скрыться, пока то еще возможно. Сбежать от теней прошлого. Он же толкает вперёд и дарит какую-то смутную надежду... он ещё не может сам сформулировать, на что, но явно опознает ее.

Свет искусственного солнца двуногих не дотягивается до укутанных мраком городских дорог, он почти позволяет тьме поглотить эти тупики и тропы, затолкать их прямиком в свою голодную прожорливую пасть. Но здесь, в отблесках тусклого света, ещё возможно уловить резкое движение черной тени, выбивающееся из общей статичности картины и оттого заставляющее насторожиться. Навострить уши и поймать раздавшееся шипение, выдающее местонахождение источника звука. И затем сделать шаг по направлению к нему, чтобы лучше вчитаться в очертания обладателя полыхнувших во тьме янтарных глаз с чернеющими посреди тех зрачками-щелками.
Первое мгновение. Второе. Пространство дрожит, раздваиваиваясь, в такт ударам сердца, но затем сходится к единой точке, позволяя взору окинуть контур невысокой фигуры, что, вздыбив шерсть и изогнув спину стремилась выглядеть крупнее, чем была она на самом деле.
— Боишься?
Эхом его голос отразился от стен и битым стеклом врезался в собственную голову мелкими крупицам боли. Внешне он был спокоен. Возможно, слишком спокоен для кота, собственные мысли которого никак не могли избавиться еще от особо настойчивых цветочных лепестков, и чей вид не мог ныне внушить нужного устрашения, чтобы не напороться на чужие клыки и когти.
Он ожидал увидеть воителя. Что-то внутри настойчиво твердило ему, что эта встреча столкнет его с одной из теней прошлого, заставляя в очередной раз шататься уже устоявшуюся и привычную картину мира. Но Псу не потребовалось много времени, чтобы понять, что среди всех известных ему имен, которые принадлежали котам племени Теней, ему не удастся найти имя того... той, кто стоял сейчас перед ним.
Это была ученица — тоже несложно заключить, опираясь на внешний вид незнакомки и полагая, что в ином случае они бы виделись в прошлом — в крайнем случае, молодая воительница. Внимательно следящая за каждым его движением, кажется, она готова была броситься в бой, но то было тем, что мало интересовало изгнанника, пусть оно и дарило его взору легкий настороженный прищур. Он сделал еще несколько неспешных шагов вперед, останавливаясь от кошки на расстоянии примерно в два лисьих хвоста.
— Я не собираюсь тебе вредить, — проронил, вчитываясь в чужой взгляд, — Но мне нужно знать, кто ты и что ты здесь делаешь.
Он был уверен, что не мог ошибиться.
И все же в глубине души заскреблось неприятное сомнение.

Страх... когда он приблизился, он стал уже ощутим, покалывал на кончике языка и вгрызался в мысли, но Пес знал, что не он сам, а лишь факт его появления заставлял юницу сверлить его укутанную в тень невысокую фигуру, заставлял ее дрожать.
На его месте мог быть кто угодно. Могла быть и истинная опасность, которая в ответ на крикливые слова сомкнула бы на тоненькой глотке чернявой кошки свои клыки — город, как считается, не щадит никого. Тех, кто пугливо шелестит на ветру, он глотает живьем.
Изгнанник не боялся, что ученица набросится на него. Даже когда она подтвердила его смутную догадку, невольно проложила красную нить, ведущую за пределы каменных стен, далеко, в лес, палевый кот не почувствовал угрозы — вероятно, был все же слишком уверен, что она не сможет ему навредить.
Зато не хотел навредить сам в случае, если бы она решила выпустить клыки и попробовать напасть. Или спровоцировать побег необдуманным шагом.
Ему не было важно, как это выглядело со стороны: бывший старший воитель остановился, стоило прозвенеть последним словам Иголки, и с прищуром, блеснувшим серебром под светом луны, взглянул на нее словно бы по-новому.
— Воительница? И каково же твое имя?
В его тоне не было страха. На его морде — тоже. Лишь сдержанное прохладное спокойствие и умеренный интерес. Ничто в его поведении не выдавало в нем большой эмоциональности или боли, что свирбела в его висках. И, между тем, напрягая мышцы на случай непредвиденной для него реакции, Пес внимательно наблюдал за каждым шагом и каждым движением молодой кошечки.
Что-что, а сказки о коварстве сумрачных котов он помнил. Помнил и их технику боя, способность скрываться во тьме.
"Тебе придется постараться, чтобы не упустить ее из виду", — будто бы говорил обитатель города сам себе. Он еще не был готов определить свое чувство как глубокую тревогу, скорее за рациональную обеспокоенность за жизнь желтоглазой незнакомки.
Воителей здесь... не особо жаловали. После того как отбросы, некогда дети леса заполонили улицы, у местных сложилось о таковых достаточно предвзятое отношение — Пес помнил то по первым лунам своего пребывания здесь.
— Что воительница Сумрачного племени делает здесь?
Изгнанница? Беглянка? Или же племени Теней зачем-то потребовались патрули на эти земли?
Впрочем, достаточно было потянуть воздух, чтобы усомниться в последнем предположении: было похоже на то, что вместе с небольшой кошкой никого не было. Для шпионки же она слишком плохо скрывала себя и вела себя слишком опрометчиво — как бы то ни было, Пес не верил, что Комета смогла бы поручить ей миссию вроде этой.
Он слабо склоняет голову вбок.

Она втягивает когти и принимает более спокойную, уверенную позу — Пёс ещё не знает, счесть то за благой знак или за предупреждение, знамение, принесенное холодным ветром, ведь чужачка чувствует теперь себя здесь свободнее, чем прежде, она, возможно, знает, что он не собирается причинять ей вред, и пространство, которое он ей оставляет и которое она позволяет себе ощутить, дает ей возможность покуситься на несколько нитей контроля.
Изгнанник наблюдает за этим молчаливо. Смотрит за тем, как сменяются цвета и яркость огоньков, пляшущих в чужих глазах. Ощущает, как меняются тональности атмосферы, укутанной сыроватой тенью подворотни.
Он — неподвижное изваяние, сотканное из переплетения зеленых стеблей и укрытое палевым мехом, ему кажется, что мир еще слишком растерт, как будто кто-то мазнул ладонью по ещё свежей краске и тем самым лишил четкости всю картину.
— Ты не ответила на мой вопрос, — голос звучит ровно и откликом ему слышит легкое эхо. Бывший воитель прикрывает глаза. Ему начинает казаться, что кошка, которую он встретил, от чего-то скрывается и чего-то стыдится. Своего ли имени или своего ли прошлого? Или же кот просто примерял на нее собственный костюм, стараясь незаметно для себя найти что-то родное и близкое в незнакомом и столь отличном янтарном свете?
Негромкий выдох вырвался из его пасти, и прохладный воздуха, мазнув по языку, обжег его.
— Ты можешь звать меня Псом, — "Все здесь меня так зовут".
Он ощущает достаточный контроль над ситуацией, чтобы следование за чужими вопросами начало казаться ему ударом по собственной самооценке или каким-то стремлением свалить на землю. Может, лапы его и слегка дрожат, но он ощущает, что еще твердо упирается в асфальтированную поверхность.
Пугает ли его имя? Или вызывает интерес? Впрочем, чаще насмешку, которую он дарит и себе, взирая в отражение в грязных лужах...
Этот требовательный тон, нежелание сотрудничать... косвенно, но это подтверждает догадку о том, что стоящая перед ним совсем юна. А еще это так типично для сумрачных котов, что он инъекции ностальгии даже генерируется секундный всплеск отравляющей горькой эйфории.
— Воителям редко по своей воле находят интересными городские постройки двуногих.
И когда он стал говорить такими словами?
Он слабо ведёт хвостом, покуда склоненная голова слегка дергается к светлому плечу.
— Обычно их приводит сюда отсутствие иного выхода... Когда они уже не зовутся своими бывшими соплеменниками "воителями".
Так было с Янтарем. С Молнией... с рядом котов, о которых пришлось лишь слышать, но никогда не встретить в живую. Город кишел миллионами огней и миллиардами кошачьих глаз, среди них встречались и те, кто был отвержен своей семьёй и те, кто отверг ее по собственной воле, кто вынужден был теперь скитаться в поисках новой жизни и новой цели, но чаще просто обращался в тень... как было то с Псом.
Когда-то у него были надежды и мечты. Сейчас, казалось, они меркли, смываемые проливным дождем.
— В городе небезопасно. Да и местные не очень жалуют лесных выходцев: считают, что такие занимают их место и воруют их пищу, — произнес он ровно, прикрывая глаза, — Не хотел бы, чтобы ты пострадала, — добавляет, наконец поясняя свои мотивы и всматриваясь в чужой взор.

Остановиться, всмотреться в чужой взор, отметить, что незнакомка предпочитает оставаться безымянной, скрытой тенью, как будто бы что-то в ее имени ее смущает, а потом принять это как истину и позволить ей сохранить еще вопрос неотвеченным — вряд ли искреннее признание небольшой сумрачной кошки смогло бы дать ему крупицу понимания и больше прока, нежели все косвенные признаки, по которым он выуживал осколки информации и пытался создать в своей голове целостное представление.
Он ведь и сам не назвал ей свое старое имя, да и в целом часто прятал его от чужих глаз, как будто бы боясь, что его снова попытаются отнять или надругаться над ним.

Его слова чем-то пугали ее — вздрагивание, как от холодного прикосновения, стало ему ответом и заставило Пса слабо нахмуриться в мало скрываемом беспокойстве. В глубине мыслей он ощути порыв успокоить и обнадежить, лизнувший его клетку ребер своими подводными течениями изнутри.
Он не знал, что она представляла. О чем она думала. Но что-то уже подсказывало, что-то настойчиво внушало, подчеркивало — это не задание. Не шпионаж — выяснил раньше. Не какой-либо одиночный патруль — предположение укреплялось с каждым мигом.
Но юница не хотела раскрываться ему. А он не желал давить на нее, силой выуживая правду.
Возможно, она действительно была изгнана. Возможно, ушла сама. А, может, потерялась, и не готова была теперь из гордости признать того и принять возможную помощь. Все это были лишь возможные догадки.
Что не догадка, так это то, что черная кошка мало знала о городе. Что город начинал пугать ее, как пугает поначалу любого жителя леса, для которого ощущение постоянного наблюдения и открытости, окружение холода камня и присутствия неиссякаемой опасности и смрада были непривычны и изматывающи.
— Город большой.
Это нельзя отрицать. Пока Пес смотрит в глаза своей собеседницы, кончик его хвоста в задумчивости слабо покачивается, а губы на мгновение сжимаются в тонкую полосочку.
— Но порой кажется, что в нем ужасно тесно...
"Теснее, чем в набитой палатке".
Изгнанник и сам не замечает, как от этой мысли, от воспоминания о соплеменниках, о сопении, что окружает по ночам, и чужих лапах, что норовят наступить на тебя ненароком, он вдруг слабо, едва заметно горько усмехается.
Но быстро возвращается к разговору, словно бы и не желая позволить себе забыться.
— Здесь не так много хорошей добычи, нет лекарств и нет единства. Двуногие же и те, кого они держат при себе, имеют здесь полную власть — остальные живут в тени их правления.
Пёс прикрывает глаза.
Наслушавшись историй, он даже думал о том, чтобы что-то изменить. Но сейчас лишь убеждался из раза в раз, что одиночки были слишком разрознены между собой, чтобы легко было установить здесь систему и чтобы можно было просто обеспечить заботу друг о друге между столь разными и столь не привыкшими доверять иным котами.
Вопрос же незнакомки даже вызывает у изгнанника легкую растерянность.
— Мою пищу?.. — следующее осознание же заставило его слабо дернуть усами, а после слабо улыбнуться, — Я так не думаю, — заметил кот, осматривая Иголку внимательно и будто бы даже прикидывая, смогла ли бы та вообще при желании что-то у него украсть. И после добавил:
— Это не мои территории, я здесь только "патрулирую", — мяукнул бывший воитель, поведя плечами, — Тем более, я предпочитаю охотиться не здесь: местные грызуны и птицы не вызывают у меня большого доверия.
Пес все еще был слишком брезгливым. Даже если жил в Городе не первую луну и вынужден был перебиваться порой и менее привычной ему добычей.
На миг он даже едва заметно морщится.
Но после негромко выдыхает.
— Я все еще хотел бы узнать, почему ты здесь, — произносит он, явно недоумевая, что могло бы привести юницу в эти земли, — Но, даже если ты не захочешь отвечать, я не хотел бы, чтобы ты оставалась одна. Если ты позволишь, я могу сопровождать тебя.

Отредактировано Пёс (06.07.2023 11:17:25)