Пес открывает глаза, когда догорающие лучи солнца бьют в его морду и выдергивают из тревожной дремы.
Где он? Что он здесь делает?
Приходится приподняться, осмотреться по сторонам, чтобы очертить поверхность крыши усталым беспокойным взглядом, скользнуть им вниз, зацепиться за город, который медленно тонет в наступающих сумерках. Подобно глазам диких хищников, загораются во мраке его огни. Пугающее зрелище и вместе с тем чем-то даже чарующее. Бывший старший воитель не может найти для него должного описания, наблюдает за ним в напряжении. Там, внизу, наверное, сейча совершенно иная жизнь. Пес не хочет с ней сталкиваться. Наверху, кажется, безопаснее, разве что до своего места не добраться, разве что одинокого и тоскливо.
Он опускается снова. Головная боль вызывает у него слабый всполох раздражения, но изгнанник лишь утыкается носом в лапы.
Как он очутился здесь?
Взгляд в молчании находит тушку голубя, что валяется где-то поодать, а точнее то, что от нее осталось. Во рту все еще, кажется, застрял пух, но это пустяки. Мысль о том, что стоило бы закопать ее, также остается на утро. Все — утром. А что сейчас?
Пес хмурится и упирается взором в закат.
Видимо, ничего. Бесконечное ожидание: жизнь без обязанностей тяготит некогда воителя Грозового племени, и он с беспокойством пытается придумать, чем занять себя. Ежедневный обход территорий, изучение города, новые знакомства, впрочем, неплохо тратили время и силы. Но они не могли бы продолжаться вечность, не имея большой подоплеки под собой.
Нужно было думать. И изгнанник думал.
Он даже не заметил сперва, как на крыше возникла новая фигура, как раздался звук шагов, как кто-то занял место неподалеку от края, отбросил свою меркнущую тень на прохладную поверхность крыши.
Но ветер донес до бывшеплеменного запах, что смешивал в себе уже знакомый, бродяг, и менее явный, домашних, заставил встрепенуться. Движения кота зашелестели по поверхности, фигура его вздрогнула во мраке. Мышцы неприятно заныли (он выбрал нелучшее место для сна), но поддались, давая Псу подняться на лапы. Кажется, и чужак заметил уже его пристутствие: кажется, изгнанник уловил движение широких плеч, прищурился.
Выглядел, наверное, он неважно. Одной этой мысли было достаточно, чтобы заставить палевого помедлить, наспех прилизать свою шерсть.
Снова пыль.
Зато порядок.
Пес выдыхает и всматривается, впрочем, несмотря на неуверенность в необходимости этой встречи, решает подойти ближе, ступает осторожно. Что-то в одиночке кажется ему знакомым, но слишком смутно, неявно, так, что за худобой и непривычной усталостью не улавливается уже надменность и наглость, что выдали бы в присутствующем того, с кем столь давно сталкивался изгнанник. Но мелкие детали все равно дергают за ниточки души и чем-то цепляют, будто толкают приблизиться, дать удовлетворение своему любопытству.
Бывший воин, впрочем, держит себя в лапах, не делает поспешных шагов.
— Доброй ночи, — приветствует он ровно серого бродягу, ждет, чтобы тот обернулся, будто морда могла бы расставить все точки над i.