⠀⠀⠀⠀⠀⠀А вот и она. Глаза светятся в темноте палатки. Лежит, спрятав розовый нос между пальцев, в глубине живота противное сосущее чувство: “ты так и не… ты ни за что… что ни делай, ты…”, сердце замирает. Клюковка не спит, хотя давно уж прошел час, когда стоило свернуться клубочком, укрыться хвостом как бабушкин шерстяным пледом, и провалиться в сон - уплыть вместе с птичками-Морянками куда-то за горизонт. Куда-то в страну грез, где все хорошо, и мягко, и добро, и нет шрамов на лапе, и не разорван бок, и не нужно есть травы по утрам, и…
⠀⠀⠀⠀⠀⠀и всё же.
⠀⠀⠀⠀⠀⠀Клюковка не спит. И, кажется, уснуть уж не сможет. Не спит и совесть, и вспоминается что-то [то ли выдуманное, то ли нет]. Страшный, невидимый зверь, эта беспокойная совесть. Кусает за уши, что те краснеют: “Хорошо, что ты не спишь. Зачем тебе спать? Будто ты работала, будто заслужила отдыхать, терять время”. Щиплет за нос, старается сделать побольнее: “Ты не стараешься”. Машет еловой иголкой перед глазами, чтобы те беспомощно щурились, но не могли увернуться: “Отдыхаешь. Отдыхаешь. Бездельница. Будто каждому встречному на их: “Как прошел день?” отвечала: “Да вот, на охоту сходила/Ой, знаешь, уже была в патруле”, а не шептала прибитой мышью: “Подстилками занялась… вот/Ходила на тренировку, пыталась отработать… да, я одна ходила. Я не хотела тревожить””.
⠀⠀⠀⠀⠀⠀Чей-то рваный вздох, неожиданно громкий в тишине палатки,  прерывает её мысли. Кто-то дернулся во сне, видимо, дрался с невидимым врагом. И Клюковка очнулась.
⠀⠀⠀⠀⠀⠀“Тише… тише”
⠀⠀⠀⠀⠀⠀Проводит лапой по мху, смотрит куда-то наружу, поводит плечами, снимая с них дрожь. И тут же - хочется вскочить, убежать куда-нибудь в редколесье, укрыться от целого мира под сенью ели, раствориться в трясине. Но не двигается. Усилием воли мысли - прочь. “Тихо, тихо… так…”
⠀⠀⠀⠀⠀⠀Вздох. "Прислушайся... Все хорошо"
⠀⠀⠀⠀⠀⠀И растворяется в птичьем пении [вечный скрежет, треск, тонкие ноты и протяжный, испуганный крик], в отдаленном шуме леса [гудит, как бушующее море, говорит что-то хором из сотни хриплых, шуршащих голосов], в тихом дыхании учеников. Спасаясь от ночной прохлады, они все жмутся к ней, старшей, лежащей в середине - жмутся со всех сторон, обнимают лапами и хвостами. Кто-то и вовсе сопит ей в ухо, положив голову на её шею, щекочет своими усами её мордочку, а она - улыбается.
⠀⠀⠀⠀⠀⠀“Милый, милый друг” - глупая невольная мысль.
⠀⠀⠀⠀⠀⠀ Его молочно-белая шейка, доверчиво лежащая на её плече, прикрытые ресницами глаза, сбитые от тренировок лапы - всё говорит “Еще пару минут. Не буди, не буди…” Кажется, он и не помнит совсем об их уговор. Уговоре уйти, убежать в ночь тихую, когда луна остановится на верхушкой иссохшей ели, когда будет только шуршание иголок над головой, шепот травы и цветущих весенних растений. И не будет других голосов.
⠀⠀⠀⠀⠀⠀Не будет: “Уйди с дороги, мешаешься!” - обращенного к Клюковке;
⠀⠀⠀⠀⠀⠀Не будет “А вот и целитель пожаловал” - обращенного к Светолапу.
⠀⠀⠀⠀⠀⠀А будет тихо; мир замрет в ожидании полуночи. Луна взмахнет белоснежной гривой, тени станут яркими и черными, бор окутает сизая дымка, в которой они и скроются - два рыжих солнышка в час ночной. Поэтому, тихонько высвободившись из объятий Светолапа, Клю говорит ему:
⠀⠀⠀⠀⠀⠀ - Пойдем?