Мозаичный купол неба, изогнутый, чуть лиловый, искрится витражом красок приближающегося заката. Пятнистые тени деревьев, невинно зеленеющих, плясали, играли в пятнашки на ухабистой земле - кое-где вытоптанной, напитавшейся таявшим снегом.

Солнечный горб касался полосы горизонта - Молния тихо выдыхает сквозь плотно сомкнутые челюсти. Четыре дуба издалека казались чернильным пятном, вблизи же обнажилась их старческая, морщинистая кора, толстые корни, уходящие глубоко под землю, и пушистой золотистой пылью оседали догорающие лучи на ветвях. Белогривый не знал, что привело его сюда - молчаливый и ранее, но сейчас, после всего, он, казалось, хотел застегнуться изнутри как можно сильнее, глуше.

И просто выполнять то, что следует.

С новыми обязанностями приходит новая ответственность.

Но сегодняшним вечером хотелось зажмуриться; так сильно, чтобы появились пунцовые всполохи перед глазами. Сегодня хотелось не смотреть себе под лапы - просто раствориться в розовой пудре уходящего света.

Молнии смотреть снизу вверх на Священные деревья не хотелось. Привкус злобы, бессильной и сжирающей, все еще ощущался меж зубов - так же, как чужая ( своя ) кровь. И допускать тревожные мысли не хотелось совершенно. Кот и так сейчас, казалось, весь был наполнен тревогой; и виной, что сидела на шее и больно дергала за загривок каждый день, каждый час. Голубые глаза помрачнели, шерсть висела тяжелым грузом - лапы сами наливались свинцом, тело ломилось, молило, чтобы Молния просто остановился.

И Молния останавливается, только от того, что с противоположной стороны тёплый порыв ветра донёс запах Грозового племени: пасть в мгновение ощерилась, дыхание участилось, фантомная боль вновь коснулась лапы и боков. Он не забудет - знал, что Грозовые тоже такое не допустят.

После битвы кот видел соседей ( стали ли они ненавидеть друг друга ещё больше или в реальной жизни с каждой битвой все обнуляется, сбрасывается со счётчика, не копится, не задерживается так надолго? ) лишь пару раз, отвечая сухим кивком головы на точно такие же. Раны, возможно, затянулись. Да только, очевидно, не все. И не у всех.

Молния чувствовал, как запах усиливался ( этот тошнотворный запах крови ); чувствовал, как шерсть на загривке инстинктивно поднималась, а из горла рвался рык. Но этого он не хотел - не здесь. Предки все видят ( видят, но не хотят принимать решения ). Попытавшись унять первые эмоции, Речной стоял как вкопанный, не зная, уйти ли ему молча, прямо сейчас, пока есть время, или снова обменяться сдержанностью и условной раздражительностью.

Это был воитель.

И Молния вспомнил.
Вспомнил голос. Вспомнил облик.

Голубой отсвет глаз скользнул вдоль палевой морды.

- Здравствуй, Одуванчиковый. Не ожидал наткнуться здесь на тебя.

А он просто стоит, светится в ореоле догорающих искр, и смотрит прямо - так, что Молния не понимал, чего именно воитель ждёт. Не понимал, ждет ли сам чего-то. И стоит ли ждать - после липкого кровавого месива эти должные, дежурные фразы приветствия кажутся чем-то аляповатым, надломленным, смешным.

Струящийся зуд прошёлся вдоль хребта, пересчитывая каждый позвонок; на морде выражение стали. Миндаль глаз, казалось, со звуком цепного лязга, сощурился. Молния внимательно оглядывал Одуванчикого: придет ли за ним кто, появятся ли остальной Грозовой патруль из-за спины, но нет.

Тишина со свистом входящих мечей в ножны рассекала воздух, окрашивая поляну в цвет мира - алый.

Перед глазами пронеслись рваные лоскуты воспоминаний, заставляя белоснежную спину чуть согнуться - то, как Молния не смог в должной мере ударить Маковку, не смог увернуться, не смог закрыть глаза на Сороку в воде.

А теперь не может смотреть в глаза сопелеменникам, впервые чувствуя стыд, словно оно материализовалось в огромного противника, чудовище, с которым отныне Молнии предстоит бороться. В одиночку.

И как его жертвенность обернулась? Против. Против самого себя - только Молния до сих пор считает, что все сделал правильно в ту ночь. Другого исхода юноша бы себе не простил.

На морде Одуванчикого застыло выражение сомнения, стоило ему произнести вторую фразу. Белогривый в сердцах усмехается, беззлобно и будто бы уставше, - удивление бы коснулось его груди в тот момент, стоило Грозовому произнести чужое имя. Но нет - все так, как полагается. Система. Иерархия. Быт и рутина - о таких вещах думать некогда. И Молния понимает прекрасно.

- Надеюсь, Грозовое племя идёт на поправку. - ( что ты несёшь, мышеголовый? вы с ним не друзья. ) - И никто серьёзно не пострадал.

Вздох.
Они не друзья.

И враги ли?

Тихий судорожный вздох, чтобы после - вновь поймать его, задержать воздух где-то в груди, под ошметками веры и преданности.

Тихий судорожный выдох, чтобы после - едва заметно вскинуть подбородок и расширить чёрные блестящие зрачки на лазурном атласе радужек. Шерсть бледным призраком шелохнулась от ответов Грозового, заставляя чешуйчатых змей расползтись вдоль тела, под кожей, чувствуя их зубы, чувствуя, как они вгрызались в кость и рвали изнутри.

Да, Молнии есть о ком заботиться в своём племени.
В племени, за которое он боролся, только все это было недостаточно. В войне нет выбора: ты или идёшь, чтобы взглянуть в разъяренные глаза противника, или бежишь, прижимая хвост.

( крыс хватало на гнили. )

Молнию не спрашивали - ровно как и он сам себя. Не спрашивали никого - все лишь выполняли приказ.

Горькая усмешка волной дрожи прошлась вдоль тяжёлых плеч. Одно и то же.

Только Одуванчиковый затухает, добавляя в этот приступ равнодушия нечто свое. Прямая бровь медленно поползла вверх, чтобы после надломиться в немом вопросе. Гудящий внутренний голос подсказывал, что прямо сейчас лучше всего закончить этот диалог, перестать жрать вежливые обрубки былого дружелюбия - ледяная стена ощущалась между все отчетливее. Никакого до, никакого после - только в данный момент. Ненависть - вот что должно быть после всего. Только от неё отчего-то закладывало уши и щипало морду.

То, что это не его собачье дело справляться о соседях, Молния понял лишь по одному взгляду.

- У нас все хорошо, - в голосе откуда-то взявшаяся прохлада; возможно, хоть в этой интонации он будет прав для всех.

Палевой признает, что могло быть лучше, чем вызывает закоптившийся отблеск сочувствия внутри. Война не щадит никого, это Молния уже успел понять. И, думается ему, так всегда: ценность имеет лишь результат; вспоминая отдельных соплеменников и врагов, кажется, даже Воинский закон не вызывает в них уважения - в пьяном бреду битвы любой удар может быть хорош, любая шея может быть сломана под чьими-то лапами, решивших сыграть в Предков.

И Молния не может осуждать никого: ни правых, ни виноватых. Кто знает, каким он сам станет через много лун.

- Оправитесь, - все, что смог сказать воитель, восседая неподвижной скалой, будто покрытой инеем, - Как и мы. Иначе кто еще будет биться за эти вставшие поперёк горла Камни?

Из глотки вырывается саркастичный смешок. Белогривый продолжает наблюдать за Одуванчиковым, пытается наскрести хоть какие-то эмоции, сам своих не выдавая.

И ведь действительно - кому ещё эта груда булыжников нужна? Это не битва за территорию, но битва за сезонное кровопролитие. Говорить "мы придём за своим снова", как выученную пословицу, скороговорку, отлетающую от зубов, не хотелось - Грозовой ( и этот, и все остальные ) знают об этом прекрасно.

- Да уж, - медленно, тягуче, - У меня тоже все хорошо.

И стоит воителю назвать имя Сороки, высказать вслух это ( глупое, глупое, ужаснейшее ) предположение, как Молния едва заметно склонился голову в бок, не позволяя ледяной буре вырваться наружу: он держал её внутри, запрятав так глубоко, чтобы никто не нашел - даже сам белогривый. Воитель ведёт затекшей шеей, поджимая губы, и задерживает дыхание.

[indent] Пронзающая боль. Ледяная вода - настолько, что почти отрезвляет. Закрытые глаза. Чужой пятнистый загривок. Чужие широкие плечи, чужой рывок.

Все это вспоминалось как летняя дрема, как сон наяву - нечто эфимерное, поддернутое алой дымкой перед глазами, запахом реки и крови. Туда возвращаться не хотелось - ларец захлапывается с лязгом и закрывается на сотню ключей.

- Лучше... Что ж, я рад это слышать, - сухо и безэмоционально. Мастерски делал вид, будто это его не касается, да только вот... отчего-то сердце предательски щемилось, забивалось в угол, искало на что напороться; знать было необходимо. И, наконец, закрытие гештальта. Ощущалось это ничем - его жизнь после не изменилась, не изменилась бы она и тогда, узнав Молния, что воительница все же не справилась. Но.

- И тебе спасибо. Думаю, если бы не ты, меня бы, вероятно, растоптали прямо там, - пожимает плечами и позволяет себе холодную улыбку - на мгновение, чтобы показать, что шутить он ещё не разучился.

Воитель не спешил вставать с места и отправляться в лагерь, хоть уже и пора бы. Одно его беспокоило, навязчиво мазолило висок, расцветая очередным приступом головной боли после полученных ран.

- Полагаю, ты поступил бы точно так же на моем месте, - слетает с губ и тут же растворяется в вечерней прохладе, - Впрочем... ты и так поступил так же.

Хриплый смешок вырывается из полуприоткрытого рта - и тут же скрывается за поддельным кратким порывом кашля. Сгорбленные лопатки вытягиваются, и вся осанка превращается в звенящую иглу.

Возможно, Молния слишком молод, чтобы согласиться с Одуванчиковым. Возможно, слишком глуп, чтобы иметь свое, различное, мнение. Он не считает его верным - знает ведь, что чем взрослее становишься, тем скорее меняешь позиции приоритетов; и уже завтра, вероятно, ты по-новому будешь смотреть на некоторые вещи, но. Сейчас юноша смотрит куда-то за Грозового, прищуривая глаза от багряных вспышек заката, и не впервые чувствует это раздражение от собственных неуверенных мыслей - так было однажды и так будет, кажется, еще очень долго.

- Да, это не просто камни, - соглашается лёгким кивком головы. - Это принцип, и стоит он дорого. Ровно как самоуважение и гордость.

"Предки здесь не при чем".

Он высказывается вслух и не ожидает согласие по ту сторону баррикад. Решимости поднять тему веры нет, но в этом так же отпадывает нужда - слишком уж они, воители, разные // по крайней мере так казалось Молнии. Что-то их объединяло, но белогривый не хотел думать об этом - какая чушь, родниться с кем-то из враждующего племени.

Одуванчиковый отводит взгляд - и это ощущается игрой в охотника: Молния следит, выжидает, выслеживает. Хотелось хмыкнуть, но первая эмоция гаснет так же быстро, как солнце, полностью закатываясь за горизонт. В воздухе повисла пыльца, послышался напев редких цикад; стало холоднее - и в этот раз вовсе не от Молнии.

- Это равноценно - уметь прийти на помощь вовремя, какой бы она не была. Ничего не сделали те, кто решили проигнорировать, хоть в этом и нет ничьей вины.

Одуванчиковый делает комплимент, заставляя воителя поежиться - все это незачем, потому что от этих слов не легче. Когда война повторится вновь, никто не станет слушать друг друга и смотреть в глаза - все будут стремиться их выцарапать. Кто знает, может, в следующий раз они, знакомые незнакомцы, встретятся уже с другими намерениями. Сохранять нейтралитет сейчас - самая выигрышная позиция на будущее. Потому что идти против того, кто тебе импонирует, намного сложнее; стрелка нравственно-морального компаса кружится вдоль циферблата как заведенная и никак не может остановиться.

- Взаимно, Одуванчиковый. Только вот... зла в этом цаповом лесу в сто крат больше добра и справедливости, - закончил Молния и приподнялся на крепкие белоснежные лапы, покрытые лиловой пылью стремительно надвигающихся сумерек. - И каждый - всего лишь заложник собственных амбиций.

Голубые глаза сверкнули в дымке, давая понять, что разговор на этом закончен - пора обоим возвращаться в лагерь к собственным обязанностям и делам. Корпус тела делает разворот в сторону, широкая спина медленно начинает плыть в темноте, но. Молния ненадолго останавливается, оборачиваясь через плечо, и произносит это, казалось, лишь одними губами.

- Береги себя.

Чтобы после в одно мгновение полностью скрыться в молодой зелени поляны.

Отредактировано Молния (01.04.2021 03:01:29)