Несмотря на вековую обиду на сестру, Берёзка тут же напыжился и лобасто сощурился, бочком придвигаясь к речным котятам: в палатку зашел здоровяк Шип, который, похоже, умудрился прогнать ту зверюгу. А логика простая: если пугающая до усрачки собака испугалась вот этого кота, кот этот, сталбыть, непростой, и его, наверное, тоже надо бояться.
Что очень трудно дается, когда этот кот бросает перед тобой знатный шмат мяса, а ты не ел вот уже... вечность!
- Ясенница, - не сводя взгляда с Шипа, пробурчал котенок, обращаясь к сестре и тут же жмурясь: рыжая смачно прошлась языком по его мордахе, и Березке ничего не оставалось, как забыть, что он хотел сказать, и зажмуриться в ожидании, пока щедрая слюнявка от сестры высохнет.
Ну ничего-о-о, вернемся домой и надеру тебе рыжий хвост!
- Я тоже рад, что ты в порядке, - пробурчал малец, отпихивая сестру лапой. Выгибая спинку и осторожно обходя Шипа бочком, буро-белый помедлил еще секунду, а после юркнул к крольчатине, на всякий случай отпихивая уж очень голодного братца. А Пчелка, прохвост, уже и попробовать успел, да и вообще, Ясенница с братцем выложили всю их историю подчистую.
"Впрочем", - думалось мальцу за смачным куском кроличьего мяса, - "эти коты и сами видели зверя. Что от них укроешь-то? Только то, что мы разгромили палатку Щербатой", - с довольной, гордой ухмылкой думал Березка, вдохновленно осматривая нору Полуночника.
Эх, не одобрит.
— Ну как оно? Рыба вкуснее? Никогда не ела рыбу, - обратилась к ним еще одна кошка, и Березка, набрав полный рот мяса, замешкался: как ответить-то? Невежливо промолчать.
- Лыба вседа куснее, - с набитым ртом промямлил котенок, удобнее устраиваясь около угощения и поджимаясь бочком к кому-то из родственников. На всякий случай, конечно.
А вот, в палатку еще кота завели. Нет, ну все племя Ветра столпится посмотреть на славных речных малышей? Так-то не жалко, но только очень подозрительно, особенно этот вот, серый. Настороженно глянув на Суховея, Березка замер с кусом крольчатины и, как знал, отскочил, словно ошпаренный: Суховей ка-а-а-ак зашипел на них!
Было, конечно, страшно, и кусок уже в горло не лез. Березка округлил обиженные глаза и исподлобья уставился на раненого ветряного кота, который выл и шипел на них.
- Держитесь от него подальше, - тихонько пробормотал котенок Пчелке и Ясеннице, строго глянув на последнюю. Если и тут выступать начнет, Березка не будет с ней разговаривать аж до самого посвящения в воители.
- Мы хотим домой, - по словам отрезал котенок, негромко, но очень настойчиво обращаясь к чужим котам.

Что ж, маневр не помог. Овсянка смогла бы отвлечь котят, но только не когда чуть ли не в одном хвосте от них раздраженный усталостью Суховей.
— И после этого единственное, чего я прошу — хреновой тишины.
Глаза виновато ткнулись в пол, разыскивая там что-нибудь, на что могла бы отвлечься воительница. Она пришла сюда по делу, так чего пытается сделать что-то еще? Кажется, речные малыши испугались еще больше, и на их слова о родных территориях Овсянка неосознанно кивнула головой. Интересно, когда за ними придут? И придут ли вообще? — удивленно распахнув глаза на собственные лапы, полосатая поёжилась. — Речные ведь заметили пропажу, верно?
— И вы вернетесь домой, — кивнув бело-бурому котёнку, чьего имени она не знала, Овсянка качнула хвостом и неспешно поднялась с земли, словно боясь лишний раз пошевелиться и нарушить секундную тишину. Голос Полуночника, раздавшийся в палатке, не казался громким, более того, он казался каким-то нужным. Как в степи было бы непривычно не слышать зов ветра, так и в укрытии целителей было  бы непривычно не слышать мягких слов этого кота. С тихим восторгом проследив за тем, как травник проплыл мимо раненных, быстро нашел травы и принялся исцелять раны, Овсянка перемялась с лапы на лапу.
Это все очень хорошо, но у неё был вопрос, который было страшно задать тому, кто был занят важной работой.

— Твоя порция долгожданного сна без снов, — уши прижались к затылку так быстро, как еще никогда не делали, и коротколапка вся распушилась; раздавшийся хруст пробежался звоном под кожей, и у кошки заныло под сердцем. Коснувшись мягким сожалеющим взглядом морды Суховея, Овсянка искренне надеялась, что какая-нибудь из магических трав Полуночника помогла облегчить боль.
В попытке отвлечься взгляд сначала метнулся к Шипу, а после и к целителю, тут же пересекаясь с медными зеркалами радужки. Травник слишком неожиданно перехватил  внимание её глаз, и его внимательный изучающий взгляд заставил Овсянку по-глупому захлопать ресницами. Она даже подняла переднюю лапу, чтобы проверить: вдруг наступила на что-то? Провинилась в чем-то?
Полосатая сглотнула, тут же получая пояснение обеспокоенному взгляду.

— Нет ничего, — начала она, поводя плечом. — Точнее, — в голове промелькнули последние события и неприятными деталями заставили нервы пошалить. — ничего нового. Но я тут подумала...
Глаза опять опустились в пол, на этот раз ища не поддержку, но сосредоточение.

— Патрульные сказали, что от останков сильно пахло чесноком. Им явно маскировали запах, но никто не подумал, откуда сейчас взяться.. чесноку, — зеленые глаза кинули быстрый и неуверенный взгляд на целителя. — Чеснок ведь сейчас не в цвету? Да и даже если бы его запасли с прошлых сезонов, как долго он оставался бы свежим? Хранят ли целители это растение в таких количествах, что его запах может перекрыть кошачий? Или даже запах нескольких котов? — Овсянка качнула головой, осознав, что ручей мыслей выбивается из нужного течения. — Где вообще растет чеснок? Может ли быть такое, что его собрали недавно в лесу? Или нужно искать его где-нибудь у Двуногих?
И, более того..
— Как долго может держаться этот запах? Я не верю, что хоть кто-то среди сумеречных не заметил, что от его соплеменника несет этим запахом за тысячу лисьих хвостов, — Конечно, можно было бы изваляться в грязи, чтобы его отбить, но дорожка запаха все равно тянулась бы до ближайшей лужи. Кто-то очень постарался, чтобы замести все следы и вернуться в племя. Или не в племя.
— Это мог бы быть не племенной кот?

Последнее она стремилась уточнить скорее у всех присутствующих, а не только у целителя. Все время казалось, что она что-то упустила. Или, наоборот, додумала... Нужно было с кем-то обсудить, найти чьего-нибудь совета.

Овсянка вздохнула и неожиданно вспомнила о котятах, которые небось развесили уши на её речь. Пробежавшись взглядом по комочкам шерсти, воительница поежилась, выдав сдавленную ухмылку.
— Так, небольшие непонятки на границе.

Отредактировано Овсянка (09.12.2018 16:03:19)

- Единственная помощь, которая им нужна - как можно скорее добраться до границы, пока местные псы их не сожрали. Видимо, запах рыбы их особенно привлекает, - тяжело вздохнул Суховей, пережевывая травы, - вот увидите, они еще здесь наворотят бед.

Щурясь и наблюдая за тем, чтобы какая-нибудь мелочь не откусила ему хвост, Суховей медленно погружался в сон, слушая затухающие разговоры про чеснок. Голос Овсянки действовал на него успокаивающе и через пару минут Суховей уже не думал ни о котятах, ни о собаке, ни о чем-либо другом.

*

Ему снились клыки и бесконечный шум, звук смерти, звук конца и начала одновременно. Вылезая из -под машины Суховей стряхивал приставшие звезды к его шерсти, так и не собираясь верить в то, что после смерти его ждут на небесах. А потом он увидел ее силуэт - совсем черный, который мог принадлежать любой кошке, но от чего-то Суховей был уверен в том, что это она.

- Степь, - совсем тихо озвучил воитель имя, которое так давно уже не произносил. Он не чувствовал ничего к матери, с детства был обижен на нее за то, что умерла так рано, оставив его и папу одних. Потом винил уже не ее, а отца. И вот теперь он стоит перед ней со звездами под лапами, без капли обиды и какой-либо эмоции вообще. Что она здесь делает? Зачем она здесь?

Стоя на обочине дороге, на стороне Сумрачного племени, он не чувствовал запаха, словно эти территории никогда и не были мечены и никакие коты тут вовсе не жили. Суховей чувствовал, что это могло быть ловушкой, но разум противостоял всяким чувствам и воитель бесстрашно переступил границу, медленно направляясь в сторону матери. Она стояла неподвижно, даже глаза в темноте было разглядеть сложно. Чем дальше Суховей двигался, тем темнее становилось все вокруг, засасывая в бесконечную черноту воителя Ветра и силуэт его матери, который растворился в тот же миг, как кот настиг его.

Воитель протянул в темноту лапу, надеясь дотронуться до живой плоти, но почувствовал лишь сильную боль - в его конечность впилась кошачья пасть и только когда он увидел перед собой этот яростный взгляд, он узнал в черном силуэте Комету. По всей видимости предводительница тоже его узнала и тут же опустила лапу, оставив на ней длинный кровавый след от зубов.

- Вот беда, не признала тебя, перепутала с Соболем. Вы так похожи.

Последняя фраза эхом распространилась по всему пространству сновидения. Суховей посмотрел вниз и увидел в блестящей луже собственное отражение - его уши опустились под тяжестью предводительских слов. Такого уродца воитель не видел никогда раньше. Распоров раненной лапой свой лик в воде, воитель кинулся на кошку, но его встретила лишь пустота. Он остался совсем один, среди черноты сумрачной территории и с дурацкими обвисшими ушами, как у своего глашатая.

\ далее - ночь\
>> любовь сжигает нежные сердца

Отредактировано Суховей (28.12.2018 21:23:43)

everywhere I turn, I hurt someone but there's nothing I can say
to change the things I've done
По полочкам ничего, впрочем, разобрано не оказалось. Было уже глубоко за полночь, когда целитель осмелился тихо шагнуть в родную вотчину, тотчас едва не раздавив ягодный «подарочек», принесённый им намедни. Недоумённо скосив медовые глаза на свёртки, лежащие молчаливым не разобранным упрёком (куда уж больше их, этих упрёков?), Полуночник резко остановился. Ученик, не в пример ему, всегда славился своей поступательной методичностью и порядочностью, порой доходящей до абсурда. Сей мелкий вредный обитатель одинокой палатки лекарей просто не мог оставить ценный травяной груз валяться на проходе так, что запнулся бы даже самый сноровистый. Не мог ведь?

Лишь спустя мгновение до пушистого кота долетела простая мысль. И не долетел знакомый запах. Ветряк с нарастающим отчаянием обводил взглядом привычную обстановку, находя новые детали, коим быть тут совершенно не должно — разворошенную, абсолютно безжизненную подстилку Пустырника. Собственная, бесспорно, тоже красотой не блистала, однако он-то отлучался на несколько дней. Да и спать всегда предпочитал, стоило только первому дуновению тепла разрушить застывающую каждые Голые Ветки над лагерем корку воздушной изморози, под открытым небом. А вот мелкий, вероятно в силу своих скромных габаритов и забавной шерсти неравномерной длины, любил уютные своды лекарской. Когда же эта любовь ушла?

Полуночник тяжело осел, поднимая ворох песчинок, даже не заботясь о комфорте до сих пор порой болящего сломанного хвоста. Запах всё не появлялся. Только очень-очень слабое, бледное, постепенно тающее подобие. Воспоминания были такие же. Появлялись на миг, вспыхивали, подобно падающей Звезде, а после таяли.
you trusted me, believed in me and I let you down
of all the things I hid from you I cannot hide the shame
Подушечку лапы кольнуло. Целитель поднял означенную конечность, и он появился. Другой он. Веточка пустырника источала его почти насмешливо, возвращая трёхцветного в тот день. «Будь профессионалом, несмотря ни на что. О! Кроме звёзд, светлячков и других потрясающих штук. На них обязательно смотри»… Отличный урок, горе-наставник. Достойный тебя. Ты учил Пустырника глядеть глазами неба, будучи полным, непроходимым слепцом. Ты не смотрел на главное. И вот же твой горячо любимый небесный свод — сияет! Горестно ли, радостно ли — сияет. Вот же светлячки — хороводы водят по полянкам. А твоего ученика и единственного близкого друга рядом нет.

Полуночник ссутулился, разом став как-то значительно меньше. «Ты нашёл», — сказал ему тогда дух его наставника. Старый рыжий кот умудрился стать прочной опорой молодому несносному зазнайке. Ветряк же щедро становился опорой каждому встречному, не замечая, что одна опора, едва ли не самая важная, давно пошла трещинами.
«Ты потерял».

тогда, когда от холода горбат,
достань из чемодана пистолет,
достань и заложи его в ломбард.
купи на эти деньги патефон
и где-нибудь на свете потанцуй

— Приходить к целителю и спрашивать, не нужна ли ему помощь. Люблю хороший треск глупых стереотипов с утра, — голос соплеменницы запускает лунами отработанный механизм шутка-улыбка, однако заржавевшие шестерни поддаются с натужным скрипом, будто слегка подтаявшие ледяные глыбы впервые за тысячу дней меняют своё положение. Жест, пустивший противную, губительную ржавчину, до боли знакомый. Шёрстка буро-белая. Лапка буро-белая, педантично поднимающая брошенный вечно растерянным, вечно пытающимся поспеть за собственными вольными мыслями наставником. Ан нет, какой из него теперь наставник. Мелодичный, приятный, осторожно шуршащий крылышками мотыльков, смеющих показать себя миру только под покровом сумерек, голос удивительно резко рушит последние иллюзии.

Полуночник не наставник. Однако всё ещё целитель. Этим котам, знаете, обычно свойственно настораживаться при запахе крови — пусть тоненьком, под стать обладательнице. Трёхцветный подхватывает небольшой кусочек мха, кровавую ягодку и молча давит её целебный, отдающий резковатой горечью сок на миниатюрную припарку. Подавшись чуть ближе к воительнице, находит источник неприятно-железистого душка — сердце слегка саднит за будни в каменистых степях, ранящие порой даже охочие до бега лапы ветряков.

— Помочь можешь, бесспорно, позволив мне вылечить твою подушечку. Подними лапку, пожалуйста, — дождавшись исполнения просьбы, кот лёгким движением подложил приготовленную припарку, — опускай. Больно не будет, щекотно тоже. Мох, особенно долго лежащий, сам по себе не особенно приятен наощупь, однако лекарственный сок здорово смягчает данное обстоятельство, — честно, Полуночник не знал, зачем рассказывает это простой воительнице. Впрочем, и тот, другой, тоже был до поры, до «звёздного часа» простым воителем. Только ему «звёздный час» стал лишь упрёком.

Пустырнику, горе-наставник. Пустырнику. Хоть имя-то научись произносить смело, вслух да не забывай о нём. Имя — всё, что осталось от твоего бывшего ученика.

— Печаль, да. Отдать её можно — кому-то из соплеменников или вообще нашим бескрайним просторам, хорошенько да всерьёз там заблудившись. Просторы умные, они многое выслушивают. Соплеменники иногда чуть менее, ибо принять могут слишком близко. Потом не заберёшь ведь, — трёхцветный обернулся к собеседнице, улыбнувшись и чуть склонив голову, — когда забрать хочется. Ведь без печали история как-то не собирается, не кажется полной, а я люблю хорошие истории, настоящие. Без печали мы, будто без ушей или хвоста. Хотя скорее без сердца, — лекарь с мягкой, однако не вполне привычной серьёзностью посмотрел на Вьюнок, — лучше иметь разбитое сердце, чем не иметь его вовсе, — и принялся водить медовым взглядом по потрёпанному лабиринту из разбросанных растений. Некоторое время посидели молча.

— Он ушёл, как это водится, в один из таинственно спешных переходов между «ещё светло» и «уже светло», ушёл навсегда. Вот так просто из гордых наставников коты становится слепцами-растяпами. Люблю истории, но их концовки — обычно знатная зараза, — ветряк горько усмехнулся, — хотелось бы теперь, конечно, чтобы когда-нибудь ещё рассвет там, за стенами палатки совпал с рассветом внутри, под шёрсткой. Увы, я, как целитель, похоже обречён читать всякое очень тайное на ряби ночных и тёмных озёр, — ранее потемневшие глаза, впрочем, едва заметно просветлели, — но знаешь, ты своим появлением, голосом, стёртой подушечкой напомнила, как красиво эта рябь превращает чёрную гладь в полосатый водоворот звёздных хвостов. Спасибо.

«Открой глаза. Открой. Открой. Открой!».
«А если бы что-то случилось, пока тебя не было?».
«Пожалуйста, скажи. Почему ты учишь всех, кроме меня. В чём моя вина?».
«Открой!».

Полуночник открыл, но было поздно. Открой он их хоть вчера, хоть десять закатов и рассветов назад, было бы поздно. Теперь остаётся только ходить по разом ставшей такой огромной палатке на запах проклятого пустырника, иначе потеряться (в темноте, в мыслях) соблазн слишком велик.

О, беззаботный придурок. Скакать с воздухом, приглашая тот стать ветром и танцевать до рассвета, потом скакать по чужим территориям, под копытами зверя, даже не думая о возможной гибели и неподготовленном ученике — скок-скок-скок. Вот предел всем звукам, которые только могут появиться в твоей голове. Проскакал, молодец. Мимо.

Без Пустырника рядом обитель, некогда приветливо окутывавшая, сдавила рёбра жестяным обручем до хруста. Ни вдохнуть, ни выдохнуть. Ни сказать какую-нибудь радостную, преисполненную бесконечной надежды белиберду, как обычно. Может, оно и к лучшему. Видел ли твой горе-целитель что-то, Звездопад? Возможно, ага. Только это ему не помогло. Никому не помогло.

«Оправдывайся». «Перед всем племенем». «Думай».
«Оправдывайся».

Что?

Светло-медовый взгляд резко прояснился. Силуэт на другом конце палатки не был силуэтом Пустырника, но был предводителем. Безмерно уставшим, надломлено дышащим… Только что вызванным на поединок. Исключительно ли словесный? Да ещё кем вызванный — собственным сыном! «Одной крови, но не одной боли». Вот оно как.

Полуночник обернулся к воителю, окидывая того абсолютно спокойным взглядом. Будь тут Пустырник, изначально любивший методично изучать соплеменников, а потом перенёсший столь милую привычку в ремесло травника, сказал бы, что слишком спокойным. Однако Пустырник ушёл. А Звездопад ещё здесь. Живой. За спиной.

Слишком долго целитель сторонился племенных дел. Слишком долго скакал беззаботностью на четырёх лапках.

— Смотри, Суховей, как бы тебе, — без тени улыбки, печальным, хоть и уверенным тоном. Непривычно, — не пришлось оправдываться за свою спесь. Хорошо, конечно, смотреть свысока, но много ли силы духа в добивании оппонента, — дождавшись, пока сын предводителя уйдёт восвояси, Полуночник вздохнул и повернулся к Звездопаду.

— Прости, что вмешался. Обострённое чувство справедливости, — саркастично фыркнув, врачеватель продолжил, — и да, видел. Точнее увидел, когда коснулся твоей лапы. Вашу весёлую семью увидел. Звёздные предки послали о вас знак. «Одной крови, но не одной боли». Расскажешь, что произошло, пока врачую? И можешь лечь, пожалуйста, — хм, дыхание всё-таки действительно хрипловатое, запах отдаёт болезнью, немного кровью. Лапы выглядят, прямо скажем, не очень, окончательно не расслабляются. — Возможно просто долгие передвижения и мне кажется, но лучше слегка пере, чем недо, — выудив ягодку бузины с корешком мяун-травы, трёхцветный положил лекарства на лист лопуха перед голубоглазой хмурой мордой, как бы намекая, что это надо есть и без вариантов. А пока ветряной лидер наслаждается великолепным вкусом лекарства, можно сделать пару припарок для ссадин. Выдавив сок кровь-ягод на кусочки мягкого мха, Полуночник оперативно, дабы лишний раз не тревожить кота, прошёлся по мелким ссадинам.

Теперь самое сложное. Чем лечить ушибы, к тому же довольно сильные, судя по всему. Пижма? Её понадобилось бы слишком много… Когда бы она вообще обреталась в палатке. Ищущий взгляд наткнулся на задорные оранжевые ягодки. Хм, ну, если проблемы с дыханием они не решают, то может? Найдя самые тонкие и большие части мха, лекарь разложил их по болезным конечностям Звездопада, а после выдавил сок весьма горчащих плодов. Так и мох сильно не впитает, и лекарство вероятно окажет действие, не превращаясь в цветные лужи на песчаном полу.

— Постарайся оставаться неподвижной хмурой тучкой.

— Даже если и осталось, — Полуночник мягко улыбнулся, покачав головой, — только мы в силах вернуть её. На тёмном ночном небе всегда отыщется звезда, куда бы ты ни посмотрел, — и даже если гаснет одна, где-то обязательно зажигается другая. Этого целитель уже, конечно, не сказал, однако для себя окончательно решил. Когда-нибудь он проснётся под большим звёздным небом и встретит там Пустырника, пройдя по красным следам во мхе, которые обязательно будут не кровью, а кровь-ягодой. Может быть, завтра. Может быть, после того, как Ива с ошалелой мордочкой прибежит из своих далёких земель сообщить, что у них вот дождь из лягушек пошёл. Когда-нибудь или никогда — главное, что он верит.

Переведя светло-медовый взгляд на Звездопада, врачеватель едва рот от удивления не раскрыл и на неправильно сросшийся, забавно поломанный хвост не присел. Н-да, а предводитель ветра, похоже, был специалистом по «весёлым» жизненным историям. Потерял возлюбленную, сестру, а потом ба-бабах. И нет бы Суховею поддержать отца, но с поддержкой у рода хмурого кота явные проблемы. Создавалось впечатление, что их семейным кредо было «подгадь ближнему», однако не лекарю, по собственной лишь глупости потерявшему самое близкое существо, ученика, и лихо отдалившемуся от сестры так рассуждать.

Погодите. Маковка. Ма-ков-ка. Небольшие залежи семян мака призывно источали дурманящий аромат с одной из песчаных щелей. Кошка, ушедшая из племени. Кошка, предавшая племя. Племя ветра. Не может быть.

— То есть, Львинозвёзд мёртв из-за неё? Когда… — голос едва заметно дрогнул. Воспоминания о потухших глазах Теневого отряда накладывались на трагедию Реки, — когда мы к Лунному Камню ходили, встретили там Иву, которая стала новой целительницей из-за убийства Саламандры. И Звёздные Предки послали пророчество. «Переменчивый ветер посеял семена на чужой земле». Тогда я никак не мог понять, о чём оно. То ли опасность исходит от полукровок ветра, находящихся в соседских племенах, то ли… Но теперь. Семена. Маковые семена, — Полуночник одновременно старался отдышаться, строить логические цепочки, спокойно воспринимать брошенное Звездопадом «я потерял жизнь» и не протоптать яму до противоположного края земли, однако получалось не очень (очень не), — что, если тогда Предки говорили о ней. Всё это время! Вот только семена. Не знаешь, есть ли у неё дети? Впрочем, — тут врачеватель резко остановился, напряжённо хмурясь. В голове, то ли под благодатным влиянием сумерек, то ли под не совсем благодатным влиянием экспериментов с травами, зрел около-безумный план. Тогда было пророчество. Сейчас пророчество. Однако имел ли он право?

— Конечно. Я никому не скажу о потере жизни, однако о Маковке мы должны рассказать всем. Не знаю, точно ли то предостережение про неё, но… Этого не знают и остальные. Суховей дал тебе день, так? Что, если мы подкрепим твой рассказ знаками от Звёзд? — выражение слегка мрачноватой решимости, впрочем, появилось на вытянутой морде Полуночника лишь мельком, ибо, — о, прости. Как лапы? — целительское любопытство сильнее, ага.

— Ого! Ты уже можешь крепко стоять на лапах и так резко подниматься. Значит, вот что за свойство у этих ягод. Эксперимен… — удался, ага. А вовремя замолчать не удалось. Впрочем, Полуночник с рождения данным талантом был самым решительным образом обделён, — я хотел сказать, продуманная и тщательно взвешенная тактика сработала, — смущённый целитель ещё больше укатился в дали неловкости, когда Звездопад весьма проницательно для смертельно уставшего кота выдернул из сбивчивой речи факт, обличавший неопытность и былое лёгкое недоверие к вечно хмурой тучке на четырёх лапах.

— Взвалил на себя слишком много, решил разгадать знак с наскока, как порой делал мой наставник. Да только забыл, что ему было под восемьдесят лун, а мне тридцати не минуло, — трёхцветный вздохнул, отводя светло-медовый взгляд. Тогда сработал очень подлый закон мироздания: близкие уходят только по собственной готовности, никак с окружающими не советуясь. Потому учитель ушёл неожиданно рано, оставив жизни целого племени в лапах того ещё юнца с ветром в голове. И конечно, разом навалившуюся ответственность не слишком-то по-житейски мудрый зазнайка предпочёл тащить исключительно на собственных плечах. Дотащился, называется.

— Прости. Не знаю, зачем она вернулась, как не знаю, зачем творит такие ужасные вещи, — духи Саламандры и Львинозвёзда, безвременно ушедших, будто стояли в воспоминаниях Полуночника, юркими птичками проносящихся перед глазами, рядом с маленькой, тоже слишком юной для столь тяжёлой ноши Ивой и благородной пятнистой Оцелоткой. А сколько простых воинов или учеников уже успели столкнуться с Маковкой? Ведь Совета не было так давно, — но я знаю одно. У неё нет никакого права решать, кому жить и кому умереть. Ни у кого нет. Её нужно остановить, — миролюбивый врачеватель многое мог понять, однако не бессмысленную жестокость, не навязывание всем подряд своих правил.

— Не волнуйся, твои лапы, похоже, уже прошли. Хм-м, как бы назвать эти плоды? Колючка-дерево? Нет, пожалуй. Многие растения колючие. Тонколист? Листья там действительно были тонкие, но не они обладают лекарственными свойствами. Хотя-я. Надо проверить! О, знаю. Они рыжие-рыжие прям как предводитель Грозы. Вот пусть будут солнце-ягодами. Здорово звучит, а? — умение вовремя замолчать, Полуночник. Оно, родимое. Осознав, что по важности наречение лекарства и племенные дела сейчас даже рядом не стоят, лекарь стыдливо прижал уши к голове.  — Главное в ночь Половины Луны не ляпнуть Ореху, что я случайно назвал растение в честь их лидера, — (не)много бредовый ход мыслей резко повернулся, когда Звездопад высказал предположение о союзе своей безумной сестрицы и относительно безумного сына. Нет, Суховей, конечно, та ещё ушастая помесь репея с чертополохом, но мог ли он…?

— Понимаю, — Полуночник глубоко вздохнул, — и если твоё самочувствие в норме, пойдём нести дурные вести.

→ главная поляна

---> пепелище

"Мы с Вьюговеем всегда были вместе, не разлей вода. Я считал его своим напарником, частью себя, но кто-то говорил, что он был моей тенью. Когда у Вьюговея появилась собственная семья, я не оставил его и по-прежнему был ведущим в деле нашей общей судьбы. Общей судьбы, да...
Его котята оказались славными комочками меха, один забавнее другого. Они были мужественными и храбрыми, как наш с Вьюговеем отец, Ветрогон. Я играл с ними и любил их так, будто они принадлежали мне. Однажды кошка Вьюговея зашипела на меня. Она сказала, что их отцом должен быть Вьюговей, не я. Что хотя бы для своей семьи он должен быть главным, быть авторитетом. Он, а не его честолюбивый брат. Я чувствовал себя огнём, пожирающим последние клочки травы под ногами Вьюговея. Я ушёл в тень, чтобы дать ему быть светочем своим детям. Он всё понял.
Но я не смирился. Я затаил мечту. Мечту о том, что однажды стану наставником для котёнка моего брата".
Темнеющее небо густым, комковатым покрывалом нависало над двумя котами, медленно бредущими и будто сливающимися в одну фигуру. Шерсть Штормогрива уже не отливала медным огнём, она казалась побуревшей и тусклой. Колючка выглядела очень уставшей, но он видел, что она не хочет показывать ему слабость и держится молодцом из последних сил. Чем ближе они подходили к лагерю, тем сильнее Штормогрив наваливался на плечо своей ученицы, виновато посапывая над её ухом. Каменная усталость сковывала его израненное тело, но опора в виде Колючки помогала ему брести вперёд и не падать. Он насильно разлеплял смыкающиеся веки, бормотал себе под нос что-то ободряющее, чтобы не дать слабости взять над ним верх. Лучше всего помогали идти вперёд мысли о Льняноглазке. Когда Штормогрив думал о ней, его сердце сводило колючей болью, а голова наливалась горячим свинцом. Он словно спал на ходу, но при этом не спал. Раз за разом его мутный взгляд находил в вереске тени, похожие на Льняноглазку. Чёрные, тощие тени с противоестественно длинными когтями. Они окружали его, и он хотел обернуться огненным клубком вокруг маленькой Колючки, чтобы защитить её от боли, которую принесут эти когти. Хотел, но не мог найти в себе сил даже на лишнее движение. Поэтому просто шёл, и пасть его слабо приоткрывалась, обнажая клыки, всякий раз, когда он видел новый неясный силуэт. Тень от куста, шорох ветви, упавший лист - всё это была Льняноглазка. Она подчинила себе стальных чудищ, она хохотала вместе с обугленными деревьями, и деревья медленно шли за ней, скрипя корнями, подчинённые её тёмной силе.
Штормогрив тихо застонал, измученный кошмарами наяву. Он знал, что каждый сиплый выдох, каждый хрип пугал Колючку и преуменьшал её веру в то, что с ним всё будет хорошо. Волевым усилием Штормогрив приподнял хвост и погладил её пёстрый бок.
- Мы справимся, - разомкнул он челюсти, голос его был низок и глух. - Воители не боятся крови.
Штормогрив плохо помнил путь после этой фразы. Он слегка потряхивал мордой, тихо рычал, пытаясь отогнать иллюзорных врагов. Ему не было страшно за себя, только за Колючку. Штормогрив всегда был дурнем с урезанным инстинктом самосохранения, но Колючка и Вьюговей помогли ему познать отчаяние. Чувство тревоги, ужаса, самый большой страх - потерять того, за кого ты готов отдать жизнь.
Штормогрив побрёл по лагерной поляне, не глядя на соплеменников. Он не в первый раз возвращался в лагерь израненным, и его лапы хорошо помнили дорогу в палатку Полуночника, тёмную нору, пропахшую травами. Правда, теперь рыжий воин ступал тремя лапами вместо четырех, зато вела его Колючка. Вместе им всё было нипочем. По крайней мере, так думал Штормогрив.
- Полуночник...? - он не видел кота, от усталости и кровопотери у него в глазах было темно. - Я подрался с одиночкой, и меня поранило чудище двуногих. Кажется, с моей ногой всё плохо, - воин еле выговаривал слова, на полноценную историю о своих похождениях у него не хватило бы сил. - Просто скажи, что делать, - попросил он, низко кланяясь целителю.
Каждый шерстинкой тела Штормогрив молил: "Спаси. Спаси меня".