Прибой на секунду опешил, совершенно не ожидая от воительницы подобного тона. Стоило Малиновке просто заглянуть в чужие глаза, но этого уже вполне хватило для начала разрастающего урагана в колотящемся сердце.

— Уши драть будешь кроликам, если они у вас там все не перевелись, — воитель не скрывал недовольства: сощуренный взгляд, искривленная линия губ, хлесткие удары хвостом.

Иногда ему и в голову не приходило, как много самомнения живет в каждом обитателе леса. Казалось бы, на первый взгляд — красивая, изящная воительница, однако один неверный шаг, и привлекательная ловушка с лязгом захлопывается. Речной морщится от фантомного чувства, молча наблюдает за попытками Малиновки встать на оставшиеся три лапы и чуть заметно ведет плечом в необъяснимом желании подставить его рядом.

«Не хватало еще, чтобы она тут все оставшиеся кости попереломала». Несмотря на все отпущенные колкости, которые оказались вполне взаимными, допустить новые травмы Прибой не мог. Это раздражало: оставил бы ее здесь в отместку за несдержанный язык за зубами, да только совесть ведь потом сожрет. Воздух со свистом выходит из груди, рыжешкурый почти трогается с места, чтобы наклониться к не менее раздраженной Малиновке, как вдруг останавливается. Слова об их оруженосцах больно укололи меж ребер. Гнев медленно, но верно закипал внутри. Он, Прибой, Речной воитель, мог говорить об учениках своего племени что угодно, но позволить это другим? Ни за что. В горле саднил едкий ком возмущения, и уже ни один прогорклый пейзаж степей не отзывался в груди каплей милосердия; порой — особенно в подобные моменты противостояния, — казалось, что этот сосуд уже до краев полон, а Ветер только и делает, что жадно лакает, довольно вылизывается и просит добавки.

— Так давай узнаем, чем же заняты наши оруженосцы, помимо изнуряющих тренировок боя и, не поверишь, охоты. Только когда будешь отлеживаться в палатке целителя, рассказывая своим королевам-подружкам, какие наши ученики «важные», не забудь в конце дня поблагодарить их за сытный, самостоятельно пойманный ужин, для вас — в том числе. Смотри рыбьей костью не подавись.

Лишь через некоторое время Прибой понял, что именно сказал и как при этом выглядел: словно смотрел не на соседа, а на загнанную в силки лису, жадно и беспощадно. Мысль, что он погорячился, пришла к нему слишком поздно. Тем не менее, отступать уже было нельзя, пришло время гнуть свою линию. Приподнятый подбородок лучше всего прочего показывал настрой воителя, но лапа Малиновки по-прежнему была вывихнута и, наверное, ужасно болела. Прибой стискивает зубы в надежде усмирить собственный тон и резко, без тени смущения подходит все же ближе.

— Что-что, не мох явно собирал. Охотился. За нас двоих, похоже. Ну что, воительница, остыла? Может, мне все таки помочь?

Нелегко ему это далось сказать. Но надо признать, что если Ветреная прямо сейчас взорвется и обрушит на него пощечину, то они сравняют счет.

Отредактировано Прибой (04.05.2022 21:29:52)

Прибой собирал по крупицам остатки самообладания, только бы не рассвирепеть еще больше. Показная гордость в словах и действиях Малиновки была настоящей головной болью, бесило уже все «просто потому что»: то, как она с вызовом смотрит на него, как голос срывается на рычание, эти попытки себя оправдать, брошенные про королев и общую кучу. Воитель смыкает зубы до боли и чувствует, как шерсть на загривке начинает шевелиться — жар ярости опаляет морду похлеще дикого пламени. С каждой минутой, проведенной здесь, Прибой словно проверял степень своего терпения, оказалось, что градус значительно ниже, чем он себе мог предположить. Может, он и не переборщил несколько минутами ранее. Может, по-другому кошка и не понимала. Глаз он своих не видел, но чувствовал, как они наливались чем-то звериным.

— К моему сведению? — он выдавливает подобие усмешки, ядовитой и насмешливой. — Да мне плевать, что ты делаешь. Прибереги силы для того, кому и впрямь будет интересно слушать тебя, — последнее слово он выплевывает, словно ком желчи. — Но не думаю, что в племени годится такая воительница, как ты, раз способна допускать мысль, что голод сделает тебя сильнее. Может, ты просто внимание и жалость к себе любишь привлекать?

Рыжий переходит на шипение, чувствуя, как воздух начинает покалывать кожу сотней острых игл. Он не особо интересовался ей, но уживаться вместе приходилось и, следовательно, быть более наблюдательным тоже — всегда водящаяся с другими кошками, она казалась ему просто тихой и удобной, но сейчас перед ним открывался совершенно другой вид. Заносчивая, раздражающая, гордая, и в последнем они вели спарринг на равных.

«Себе помоги. Я сама», — произносит Малиновка, заставляя Прибоя поперхнуться. Она-то и сама? Он явно чего-то не понимает, но раз трехцветная того захотела, то пускай. А воитель понаблюдает за этим.

— Да ради всего святого, сама так сама, — быстрым движением тела он отходит от нее, встряхивает шкуру и елейно, медоточиво произносит, — На перегонки? Кто быстрее до лагеря.

И как ни в чем не бывало идет вперед, подбирая с земли пойманного дрозда, однако боковым зрением наблюдает за самкой коршуном: что сделает? Неужели действительно пойдет, несмотря на больную лапу? Воительница делает попытку встать, держится неуверенно, но пасть себе не разрешает. Выглядит это то ли сильно, то ли глупо, Прибою не разобрать, но передняя лапа скользит в сторону, и прежде, чем разобраться в ситуации, воитель уже оказывается сбоку, подпирая.

— Такими темпами до сезона Голых Деревьев идти будешь. Хватит уже, не дергайся, — мирясь с собственными заведенными эмоциями, гордостью, с тем, что Ветреная взвинчивает его сейчас одним своим видом, разрываясь между «хочу» и «надо», воитель юркает под тело Малиновки и взваливает ее на себя.

— Да оставь ты этот Звездоцапов мох! Не до него сейчас.

Все еще злобно сверля глазами землю, Прибой был готов контратаковать любой словесный выпад черепаховой. Под языком скопился целый ворох дополнительных упреков и — если понадобится, — оскорблений, но Малиновка отчего-то стихла. Пыталась бурчать себе что-то под нос о безразличии к мыслям Прибоя, но уже не так рьяно защищалась, не стремилась ударить побольнее. Это немного насторожило и встревожило: неужели воитель так сильно ее задел? Брови нахмурились, глаза чуть закатились. Вот еще, она заслужила все то, что было сказано. Абсолютно все; но из-за того, что Малиновка присмирела, чувство стыда противной назойливой мушкой начало виться вокруг. Лучше бы она продолжала рвать и метать.

— Я в курсе, что тебя это не волнует, — лапы вцепились в землю, мышцы под кожей напряглись под чужим весом, шаг стал тяжелее и тверже. Из пасти вырвался сдавленный выдох: все таки не каждый день Прибой таскал на себе воительниц, — Будь все наоборот, мы бы с тобой здесь так легко любезностями не обменивались.

Говорить дерзко и грубо с тем, к кому ты питаешь хоть какие-нибудь положительные эмоции, всегда тяжелее — успокаиваешь себя, собеседника, контролируешь поведение, чтобы не обидеть. В случае с Малиновкой они, разумеется, тоже оба сдерживались, но лишь для того, чтобы не выцарапать глаза друг другу, очевидно. Ничего за этим не стояло, кроме усмешек и раздражительного нрава воителей, значит и думать о чувствах другого ни одна сторона не собиралась. По крайней мере, Прибой точно.

— Бьюсь об заклад, так высоко ты еще не забиралась, — хмыкает рыжебокий, подбирая убитую птицу за крыло. В сравнении с дичью и потенциальным ресурсом для подстилок первое, по представлению Речного, выигрывало в несколько раз, но Малиновка только и делала, что сопротивлялась, ерзала и возмущенно жаловалась. Ее движения сбавляли скорость, лапы то и дело сбивались с ритма, приходилось «ношу» то и дело поправлять, чтобы та не соскользнула.

— Не хочу больше ничего слышать, — грубо отрезал Прибой, прижимая уши теснее к голове, — Думаешь, картина будет эффектнее, если ты вернешься с вывихнутой лапой, без дичи, но зато с куском мха? Это так ты себя видишь? — чужое дыхание не способствовало успокоению, еще этот мох. Прицепилась к нему, как блоха. И так не легко.

— Если прекратишь кричать и перестанешь перекатываться по мне, то я, так и быть, вернусь за ним. И держись крепче, со спины я не кусаюсь.

»»» лагерь Речного племени.

Отредактировано Прибой (05.05.2022 22:43:21)

палатка оруженосцев.

Слава Предкам, Водолапку не пришлось долго ждать. Бурьян с хитрым прищуром пронаблюдал за тем, как меняется выражение лица ученицы Реки при виде его. А затем усмехнулся и выскользнул из сердца лагеря, ничего толком не говоря. Впрочем, как считал Бурьян, Водолапка должна была помнить всё до мельчайших подробностей о вчерашнем вечере, а почему напоминать лишний раз кот не собирался. 

Бурьян знал много окольных путей – спасибо Крапивнику за то, что так своевременно показал тайные тропинки Речной территории. Бурьян счёл важным показать их и Водолапке, даже если кошка уже бродила по ним. Тем не менее, половину пути он молчал, хмуро смотря перед собой. Где-то глубоко внутри себя оруженосец обдумывал план сегодняшней тренировки без наставников, и пусть Крапивник в свое время строго-настрого запретил выбираться на обучение без его хвоста, Бурьян счёл, что этот запрет касался разве что только Горчака.

- Хоть немного выдохнуть без тошнотворного запаха пустошных, - едко отметил Бурьян, когда они вдвоем подбирались к утёсам. Белобокий видел и раньше утёсы, пытался оттачивать обучение на местности вместе с Крапивником, однако это было в самом начале обучения, из-за чего воитель запрещал любой вид самодеятельности во избежание быстрого падения и смерти новоиспеченного ученика речного племени. Теперь же Крапивника рядом не было, да и сама Водолапка не была похожа на несмышлёного котёнка. Это Горчака сюда бы Бурьян не привёл, а уж в Водолапку – точней в её силы – он, по крайней мере, верил.
- Цаплекрыл тебя научил только рыбалке? – бросил он через плечо, смотря на речную ученицу исподлобья. В первую очередь хотелось бы узнать, чему вообще за две луны была научена соплеменница: - Я бы предложил отработать боевую тренировку на местности, чтобы тебя не смогли сцапать чужие когти, если придётся однажды драться. Но тогда придётся отвечать за твою жизнь. Чего я, в принципе, очень не хочу.

Кот неопределенно повёл плечами и нахмурился:
- Был вариант отвести тебя на мелководье, чтобы ты показала, как барахтаешься в воде, что не доходит даже до шеи, но посчитал, что все же слишком недооценил тебя. Докажешь, что я прав?

Начать обычную тренировку с охоты казалось отличной идеей. Бурьян считал, что изначально стоило бы размяться на более легкой добыче, прежде чем почесывать бока друг другу, заходясь в тренировочной битве. Поэтому он тряхнул головой куда-то в сторону. Был слышен едва уловимый писк птенцов.
- Вытащишь парочку птенцов – посвящу в идеи. Может даже, соглашусь на спарринг.

Сокровенное, лежавшее глубоко под сердцем. Тайное, скрытое колким терновиком.
То, что хранил так долго Рой и о чем не подозревала сама Рыжеушка. О чем стоило бы продолжать молчать, но молчать сил уже у него не оставалось. Он подводил долго, нерешительно, будто сглатывая ком правды глубже и глубже, с каждым словом становясь все более решительным.
Я очень хочу, чтобы ты была счастлива, - волна недоумения коснулась точеной мордашки. И я очень рад, что так оно и есть.
Рыжеушка с неясным взглядом всматриваясь в такого незнакомого ранее ей Роя. Куда-то вдруг подевалась привычная осторожность воителя, сменившись мягкой твердостью. Ей оставалось только неловко кивнуть и склонить голову в недоумении.
К чему ты это?
Рыжая уловила этот неуверенный, зажатый жест сомкнутой челюсти. Так привычный для нее когда-то. Держать что-то в себе и не решаться сказать.
Он говорил это ей, не кому-то другому. Помочь могла только она, и никто больше. Говорит про ее счастье вместо того, чтобы объяснить, что у него произошло. Так, будто пытался подготовить ее к прощанию.
Я знаю, что это ничего не изменит. И я не хочу, чтобы менялось, но не могу продолжать делать вид, что ничего не происходит
Рыжая почувствовала, как лапы прижали ее к земле от кольнувшей догадки. Захотелось сомкнуть уши и тут же сбежать, лишь бы не разрушить столь ценную ей дружбу, но лапы предательски налились свинцом, а медовые глаза продолжали с проблеском беспокойства следить за движениями глаз воителя.
Не говори, - воительница нервно сглотнула. Пожалуйста.
Было поздно..
Я люблю тебя.
Гулкий удар сердца врезался в грудину. Их дружба не была простой дружбой. Осознание, что каждый день их счастье наносило такой удар по сердцу лучшего друга - больно, что хотелось зажмуриться и исчезнуть. Но взгляд застыл на воителе, а мысли были так далеко, что она не слышала продолжения.
Рыжеушка сжала челюсти и с виновато прижатыми к затылку ушами шагнула назад. Стена между ними рухнула с грохотом, ломая землю. И вместо понимания породила зияющую дыру пропасти.
Всегда любил...
Все это время она... даже не подозревала о его чувствах. Не догадывалась, что скрывается за его взглядами и таким чутким отношением. И мало того, каждое ее слово только глубже заставляло чувствовать все это.
- Я... - и что сказать? - когда каждое слово ранит глубже, ведь она просто не могла дать ему того, что он просил. Ее сердце принадлежало только ему - Подберезовику, и брату Роя. - Прости..
Рыженькая отвернулась, теряясь в словах и своих мыслях, с каждым словом все сильнее вгоняя себя же в полное недоумение.
- Я не знала, - нервно взмахнув хвостом, оборачиваясь к палевому другу, но не решаясь смотреть никуда, кроме его лап, шепнула воительница. - Ты ведь мой лучший друг... я.. я...
Не могу тебе дать любви, - Предки, зачем ты завел этот разговор, Рой?
Нет, рыжая совершенно не понимала, как себя вести.
- Пожалуйста.. пойдем собирать мох, - обретая шаткую твердость в походке, рыжая решилась только свернуть тему.
Мох собирался, как в тумане. Взгляд то и дело виновато возвращался в сторону Роя. И воительница впервые была рада побыстрее закончить работу.
Меньше всего рыжей хотелось причинять боль лучшему другу. И портить отношения между братьями тоже. Рыжеушка не скажет Подберезовику ничего, оставив сегодняшний разговор в тайне. Но их дружба.. надломилась. Ничто уже не будет как прежде.

- закрытие разрыва -

Отредактировано Рыжеушка (29.06.2022 01:47:26)