— Ты сильнее меня, — это была правда, в которой Ракушечница, стоя здесь и глядя на него, ни мгновения не сомневалась. Сила, что в ней была, подогревалась огнём справедливости, яростью и безоговорочной преданностью. Любовью к племени, жаждой и стремлением его возвеличить. Иронично, что в своё время именно этот кот вдохновил ее на такие мысли, и своим поступком разом перечёркивал их важность.
— В борьбе все наше существование. Ты сам меня этому учил, но почему-то первым об этом забыл, — в голубых глазах сверкнула сталь. Вся ее жизнь состояла из борьбы: борьбы со страхами, с сомнениями и тревогами — бросая вызов судьбе, Ракушечница мало что видела перед собой, кроме своей цели, и редко считалась с кем-то ещё. Выступая с недовольством на поляне после битвы, убеждённая в своей правоте и считающая себя достойной воспитания оруженосца, воительница не заботилась об авторитете предводительницы, о чувствах товарищей и Изморози, об участи их отношений. Нося под сердцем его котят, она до сих пор не пыталась сообщить ему об отцовстве, считая зародившуюся внутри жизнь принадлежащей только себе. И даже сейчас мысли о нем вытеснялись другим котом, оставляя одно эгоистичное желание продлить этот миг близости, раствориться в пламени и хаосе. Который создала сама.
Рогоз — ещё один ее неравный бой, и снова битый проигрыш.
— Уходи, — повторяла, как заведённая, сквозь рычание и злость, не желая слышать жалкие слова, звучащие из его пасти, как оправдания. Но Рогоз не уходил, нарушая ещё одни свящённые границы — ее собственные. Ракушечница вздрогнула, внезапно почувствовав горячее дыхание возле своего уха. — Рогоз, не надо, — и сама же резко подалась ближе, требовательно, жадно коснувшись носом его щеки. Сердцебиение учащалось, выдавая сбивчивее дыхание воительницы. Лапы покалывало от волнения, и кошка впилась когтями в землю, зажмурив глаза. Возвращаться не хотелось, хотелось остаться тут, в этой темноте, обдуваемыми прохладной полуночного ветра, и чувствовать жар опаляющего шерсть дыхания.
— Хватит, — требовательным стоном сорвалось с ее губ, и она едва заметно кивнула. — Не нужно. Я понимаю, — путь был для каждого свой. Рогоз свой выбор сделал. — Иди, — привычный холод в голосе, — Тебя здесь ничего не держит, — лёд в глазах, скрывающий боль.
Она задержалась возле чужой морды на несколько секунд, тихо и неровно дыша, а затем так же отстранилась, отступая на шаг и поднимая голову к давящему небу. В глазах проступила предательская влага, но Ракушечница только сильнее стиснула зубы, пусто уставившись куда-то за спину кота. Лунный свет просачивался сквозь завесу облаков, подсвечивая воду и светлую фигуру воительницы, пока его медленно отдалялась, снова погружаясь во тьму. Лишь взгляд никуда не исчезал, неизменно надрывая что-то в груди. И дело не в том, что их пути расходились, Ракушечница даже если бы очень захотела, не смогла бы его удержать.
— Иди, я не стану отворачиваться, — Ракушечница моргнула, но Рогоз никуда не исчез. — Я должна убедиться, что ты покинул земли Речного племени, — снова дежурно и сухо.