Начало игры

Говорят, шелест травы может успокоить: равномерное покачивание под небрежным напором ветра, сливающееся в единую мелодию, подхватывает тебя и уносит прочь все тревоги. Говорят, хрустальный шум воды, чувство вечного, что оно навевает, может оказать столь схожий эффект. Эхом гремят раскаты волн, отражаясь от стены ущелья, уносятся ввысь и наполняют прилежащие земли гамом.
Это может быть красиво.
Но Филин только мрачно морщится при этом звуке, и щурит свои желтые глаза, прячет взгляд, будто тот ему о чем-то болезненно и колко, неприятно напоминает. Неохотно он заставляет его слиться с фоном, стать частью бескрайнего "вокруг", что не касалось него и не должно было столь вгрызаться в душу едкими противными воспоминаниями.
Прошла луна. Она тянулась долго и противно, и лапы вязли в песках времени, пытаясь преодолеть его, но, кажется, лишь с каждым шагом погружались глубже, стоило взгляду наткнуться на нечто столь тонко знакомое, уловить аромат, какой-то знак.
Филин молчал. Весь этот путь он прошел в задумчивой тишине, пусть всегда следил за тем, чтобы следующая рядом с ним ученица целителя не отстала и не потерялась. Он не мог знать, знакомы ли ей земли племени, не мог знать, не столкнутся ли они с опасностью.  И он должен был ее сейчас защищать.
Также, как он, молчали и звезды, затихнув луны назад, и с горечью, наполняющей пасть, наблюдал бурый воин в ночь Совета, как на небе вспыхнуло пламя, навевающее смутное, неясное, но тревожное ощущение.
Гам нарастал, заглушая шелест травы, заглушаю любую мелодию. Он начинал давить на уши.
— И что теперь? Где мы окажемся после смерти? — он бросает это то ли с едкой насмешкой, то ли с нескончаемом горечью, даже не взглянув в сторону Мягколапы. Он не спрашивает ни о том, что будет теперь с целительством и племенами, кто будет вести их и что будет дальше. Он не спрашивал обо многом, хотя мрачные думы давили на него, словно бы воздух вдруг обрел вес. И обрел трескучую болезненность, ведь каждый глоток его давался будто бы с трудом.
Это все казалось таким странным, неправильным, и в то же время неприятно естественным.
Он морщится.
— Смотри под лапы — здесь может быть скользко, — откликается, когда они оказываются достаточно близко к обрыву.

Этот момент будто звенит: не подходи, погаснешь — Филин даже замирает на мгновение, слабо заметно отступает, чтобы не сократить расстояние, когда юная ученица целителя выплывает перед ним, чтобы заглянуть в глаза.
"Что ты делаешь?" — легкий прищур касается янтарного взора. Но то не значит, что полосатый кот стремится перебить Мягколапу или оборвать ее речь. Нет, он слушает, навострив уши, хмурится, замечая улыбку на чужой мордашке, прикусывает язык.
— Тогда все мы попадем Сумрачный Лес, если уж верить нашему предводителю, — не сдерживается, язвит, дернув кончиком хвоста и хмыкнув под нос. Противная перспектива, поселяющая в душе гнетущую тоску, заставляющая с раздражением взирать на лёгкость выражений Мягколапы.
Перестань улыбаться.
Предки оставили их. Принять это невозможно, когда всю жизнь веришь, что живешь под их мудрым взором, и принимаешь смерти близких с одной лишь мыслью, что однажды пути должны все же сойтись...
—  Мы обязательно разберёмся и придём к верному решению.
И всё?
— А если нет? — обрывает Филин грубо и несдержанно, щелкнув зубами и поведя усами. Он отворачивается и голос его звучит более хрипло:
— Говоришь так, словно в этом нет ничего серьезного. Пустяк.
И, закипая, чувствуя, как желчь подступает к глотке, заставляет себя замолчать с одной лишь свербящей мыслью: может, для нее и пустяк. Семь лун — не тот возраст, в котором котенок уже полностью знаком с разлукой и прочувствовал жизнь. Чего он ждал? Прозрения?
— Забудь, — кидает мрачно, сутулясь и продолжая путь, что постепенно приближает их к расщелине в земле.
Чувствует ли он вину? Или разочарование? Внутри все чувства смешиваются и теряются между собой. Филин слишком устал, чтобы искать их концы. Он даже не может сказать, чего хочет и чего добивался, заведя этот разговор. Филин не знает и того, как встретит следующий рассвет и захочет ли его встречать.
Он ничего не отвечает на благодарность, только слабо дергает усами, да кивает, не найдя что сказать на нее.
— Что мы ищем? — переключает тему вместо того, все же вновь подходя к ученице целителя немного ближе.

Его раздражает. Раздражает, что она спорит, когда голос ее раздается откуда-то снизу, раздражает, как она будто бы игриво подначивает его этим вопросом: "Тебе страшно?" Он бросает на нее взгляд, пропитанный ядом, и сжимает клыки, когда хочет кинуть, что ей иногда лучше бы молчать, но сам кусает язык и лишь морщится, фыркает, отводит взгляд, когда юная ученица целителя признается: "Мне тоже".
— Только мышеголовые и те, кто уже тремя лапами в Сумрачном лесу, не боятся, — хрипло цедит старший воитель себе под нос, и когти его входят в снег, оставляют на нем легкие следы.
Может быть, она права. Впрочем, он упрямо это игнорирует, и скорее пытается не думать о том, что Мягколапа возомнила, что ее картина мира самая верная и самая лучшая. Его раздражает, что она говорит о себе. И его раздражает, что он ее понимает.
"Мне плевать на Дроковника с Дозорной Скалы. Дроковник не смог предотвратить того, что Звездопад помешался, и даже не предупредил племя об опасности. Этот полоумный лекарь замкнулся в углу своей палатки и не думает ни о ком".
Рычание клокочет в глотке, но Филин молчит. Молчит даже если его шерсть топорщится, а дыхание вырывается слишком резко, чтобы хотя бы имитировать спокойствие.
Он ненавидит понимание бессилия, ненавидит тот факт, что никто ничего не сделал, чтобы решить проблему. Они просто существовали все эти луны в немой вере, что предки еще откликнутся. Они просто вечно чего-то ждали. И теперь говорить о страхе, оправдывать тех, кто попросту отвернулся от света, не в силах даже дождаться его — немыслимо. Для Филина — немыслимо. Для Филина — это великое предательство, от которого до боли сжимается его сердце.
Выдох.
Разговор уходит в другое русло, обыденное и простое. И он не хочет продолжать разговор, начатый прежде в достаточной мере, чтобы не заикаться о нем снова.
— Как они выглядят? — спрашивает он сухо, когда ученица целителя называет травы, следит за тем, чтобы та не подошла слишком близко к обрыву не сорвалась с него. Все же это его ответственность — ее безопасности. Она надкусывает стебельки — он ждет, она благодарит — он лишь хмыкает и слабо кивает.
Ущелье гремит столь близко к ним, что почти заглушает мысли.
— Доверять тем, кто водится с Темным Лесом? Извольте, — мрачно замечает полосатый кот, с прищуром взглянув на кошечку.

Выслушав описание трав, старший воитель кивает кратко, старается не упустить из внимания ни крупицы информации, старается отвлечься от оглушающего шума, и, вместе с тем, всматривается в бескрайнее светлое окружение, от которого невольно в глазах противно рябит.
Он даже уже не удивляется, что Сумрачный Лес выбрал именно этот сезон для своих происков. Холод, голод, однообразие сезона Голых Деревьев как нельзя подходят раскраске Места-Без-Звезд.
Спешно Филин рыщет глазами меж сугробами, щурится. Взор его выхватывает алые пятна, напоминающие чем-то вкрапления крови. Он напрягается. А после, когда слух его вылавливает голос пушистой кошечки, замолкает, мрачнеет. Что-то в его голове щелкает от слов ученицы, и он опускает на нее взгляд тяжелее свинцовой тучи.
— Мне не нужны твои подачки и твое поддакивание на этот счёт, — бросает он, будто сплевывает яд, щурится, отступает, чтобы приблизиться к растению, укрытому снегом, склоняется и аккуратно надкусывает охваченные морозом ветки, на которых растут лечебные ягоды. Щепки вонзаются в пасть. Кажется, он чувствует во рту металличекий привкус крови. Раздражённо дергает кончиком хвоста.
"Только заикнись ещё", — и почему-то ведь уверен, что Мягколапа не сможет просто смолчать, что ей обязательно нужно будет ответить. "Маленькая всезнайка".
Он возвращается. Ветки падают в снег под лапами. Беззвучно — звук поглощен холодным одеялом.
Есть мысли, которые подобны темному омуту — ступив в них раз, уже не вылезешь. Они затягивают лишь глубже, если начнешь вырываться.
И Филин склоняется к ученице, отчего, когда он выдыхает, морозный пар на мгновение застилает ее мордочку.
— Может, ты тогда скажешь, кто принял тебя в ряды целителей? Хочешь сказать, Звездное племя послало вам знак? И у Лунного Камня встретило вас? — он щурится, старается говорить спокойнее, даже если в груди — миллионы мелкий игл. В голове недоверие, подозрение. Он хочет быть спокоен, но все его презрение подступает к глотке. Он ведь знает ответ. Знает, что Звездное племя не могло явиться к ним. Как знает, что и на поляне Совета встретили живые вовсе не предков с Серебряного Месяца.

Может быть, и не было никакого смысла ее спрашивать?
Филин в раздражении сжимает клыки до боли и хочет сказать себе, что она всего-лишь маленькая глупая ученица, что нет смысла злиться на нее за непонятливостью. Но она не глупа. И это самый отвратительный вывод, который он может сделать из слов улыбающейся кошечки, это самое отвратное: он понимает, что она просто увиливает ответа, будто бы издевается и пытается поддеть, давит на больное, говорит о нем, как о ком-то слабом и ничтожном, снова кидает свои подачки и какое-то бесполезное к этому мгновению сочувствию.
Гнев снова закипал внутри, едва отступив, и Филин жалел, что снова ввязался в этот потаенный круг унижения.
— Ты знаешь, что я говорил не об этом, — цедит полосатый воитель сквозь зубы, не сдерживая рваного дыхания, и губы его вздрагивают, едва не обнажая клыки, пока когти то входят, то выходят из снега.
На этом можно закончить. Можно отстраниться, отступить, сказать, что им здесь больше делать нечего и разойтись желательно до самой смерти: наиболее разумное, что вообще можно предпринять и куда вообще можно двинуться с этой точки, как может показаться со стороны. И где-то, в каком-то участке разума Филин это понимает. Но как же она его выводит.
— Молчи, я не собираюсь тебя слушать, — едва уловив порыв к действию со стороны Мягколапы, едва представив, что она снова распахнет пасть, нетерпеливо, яростно бросил полосатый кот. Резко он подался ближе. Это уже был практически угрожающий жест, но воин с прищуром взглянул на будущую целительницу. Хвост его нервно дергался, уши были прижаты к голове.
— Может, тебе кажется смешным убегать от ответов и сводить все к тому, насколько плохо твой собеседник и насколько ты святая и всезнающая. НО ДЛЯ МЕНЯ ЭТО. НЕ. СМЕШНО.
То сорвалось резко, и даже если голос для окружения его был заглушен ревом ущелья, Мягколапа не могла не услышать его, не могла не услышать всего негодования и обиды. Как не могла не ощутить боли, когда ее вдруг толкнули сильным ударом лапы.
На этом моменте Филин замер, почувствовав в глотке бешеное сердцебиение.

Холод. Но это не то ощущение холода, которое ощущает кот, когда противный ветер забирается под его шерсть и впивается в плоть. Это иное чувство, глубокое напряжение, приковывающее к месту и заставляющее задержать дыхание, отдавшись целиком и полностью бешеному стуку сердца.
Когда старший воитель вырывается из оцепенения, юная ученица целителя, всего секунду назад отчаянно скребущуяся коготками по скользкой поверхности, срывается вниз.
Вниз.
Вниз.
Вниз...
Звук ее падения заглушен ревом ущелья, Филин уже может представить, как ее маленькое тельце тонет во мраке разлома земли, и самое страшное — это его вина.
— Цапова мать... — хриплое ругательство, в котором кроется глубинный ужас осознания ситуации, полосатый кот резко оказывается у обрыва, и часть снега слетает вниз, прямиком на самое дно.
Он не находит себе места.
Он не хочет и подумать, что скажет племени, как должен будет себя повести.
Мысленно он уже похоронил Мягколапу, даже если еще теплилась надежда: надежда заставляла его рыскать взглядом в поисках пушистой шерстки кошечки, заставляла очерчивать взглядом каждый уступ, пока прямо под лапами он не увидел ее.
Нет, прошлые обиды забыты не были. Но он никогда не пожелал бы ей смерти. И он не мог бы принять того, что, не спася свою возлюбленную, он теперь мог бы стать причиной смерти небольшой ученицы.
— Не дергайся, я сейчас спущусь, — мяукает Филин громко, совладав с собой и отыскав по камням путь.
Он не горный кот. Даже близко нет.
"Сорвемся вместе", — едкая и противная мысль, но почему-то она даже могла бы показаться приятной, если бы не страх перед неизвестностью, которая теперь пролегала за вратами смерти. И если бы не понимание: и ему, и будущей целительнице ещё было, ради чего жить. У нее уж точно.
Полосатый кот спускается вниз, аккуратно добирается до Мягколапы. Ещё тогда он заметил, что та была ранена, и неприятно поморщился, думая о том, что они могли бы всего этого избежать.
Он оказывается рядом. Чудо, что она вообще удержалась на этом выступе, ведь лапы Филина предательски угрожали заскользить, и места здесь на двоих уже явно было мало.
— Сможешь идти? — но тут же, сквозь зубы, отводя взгляд, — А, чтоб тебя... неважно.
Шаг, он сжимает загривок Мягколапы, как может показаться, грубо, но с его стороны — крепко, и ее запах щекочет его ноздри. Главное, что она жива, а остальное... предки их рассудят.
Филин поднимает ученицу за шкирку, отступает, чтобы подняться. Он практически не видит, что под его лапы, а потому, когда почти оступается, когда камни летят из под подушечек его лап, он рычит в гневном недовольстве, в страхе, останавливается. Это повторяется дважды, пока вместе они не оказываются наверху, пока воин не отступает на несколько шагов от ущелья, пока не кладет ученицу целителя в снег, а после не отступает, виновато понурив голову.
— Нужно собрать травы и возвращаться, — глухо замечает он, уже подозревая, что в лагере его будет ждать расправа. Впрочем, это были и неважно. Он и без того знал, что сорвался.
— Сильно ушиблась? — спрашивает между тем глухо, не отходя от Мягколапы.

Ты спас меня.
Это даже не приятно, это скорее кол в грудь — Филин морщится и сдерживается, чтобы не отдернуть грубо: "Сперва то чуть не угробил". Он хлещет себя хвостом по боку, не в силах проглотить чужую доброту и будто бы отторгая ее, едва взяв в пасть. Она такая приторная, будто бы неуместная, что полосатого кота просто воротит: это не то, к чему он привык, и потому все его органы чувств отзываются раздражением.
Он не принимает благодарность. Потому что благодарить здесь просто не за что — и он это знает. Знает, что было бы правильнее, если бы Мягколапа покрыла его тонной оскорблений или попыталась выцарапать глаза за то, что он сделал. Хотя бы просто напряжённо молчала.
"Спасибо".
"Нет уж, не надо".
Но мысль, что она осталась в живых, успокивала.
Хотя бы она.

Выслушав историю ученицы целителя, бурый кот молчит, все так же не смотрит на нее.
Конечно, он не желает наказания. Не желает, ведь нападение на целительницу — это приговор. Впрочем, когда это он начал вновь цепляться за жизнь? Он держит паузу.
— Почему ты не хочешь рассказать правду? — спрашивает Филин негромко, сжимая губы и все же бросая на Мягколапу взгляд золотистых глаз, неожиданно темных для того оттенка, которым одарили кота звезды.
Она выбирает сладкую ложь вместо горькой правды. А полосатый кот недостаточно уверен в своих принципах, чтобы не выбрать ту же пилюлю.
— Тогда уж мы были у ущелья, ты поскользнулась и упала, — хмуро исправил он ее. Так было правдоподобнее и так никто не мог бы уличить их в искажении правды. Соплеменникам не нужно было знать об остальном. Им не нужно было знать ничего лишнего. Но Филин осознавал, что после смерти все равно ответит... за все. Если, конечно, предки все ещё смотрели за ними откуда-то издалека.
Она улыбается ему. Но старший воитель не может ответить ей тем же.
— Не волнуйся, всё будет хорошо.
— Придумай что-нибудь получше, — только и откликается он глухо, отстраняясь, чтобы подойти к собранным лекарствам и взять их в пасть. Взглянув на ученицу, он решает вернуться к ней. Сейчас ему точно придется внимательнее следить за ней и не позволять отстать.

— Дроковник будет волноваться, если узнает, что я не очень осторожна и гуляю около ущелья.
"И ведь спорит..." — мысль откликается хмурым недовольством.
Филин порывается сморщиться, но лишь громко, выразительно фыркает и с прищуром косится на ученицу:
— Тогда он должен будет очень за тебя беспокоиться, если ты спотыкаешься и ломаешь конечности на ровных местах, — мяукает он, не сдерживая намек на грубость, сопровождая то взмахом хвоста. На этот раз он не повышает голос, не выражает явной агрессии: это глухая, хриплая, но не менее колючая интонация, пропитанная усталостью и пессимизмом воззрения.
Если ученица будет хромать так, как хромала сейчас, это точно привлечет внимание.
Его это тревожит. Впрочем, как и то, что Мягколапа не сможет получить помощи, потому что нет ничего страшного в том, чтобы упасть в снег: это проблема, на которую можно прикрыть глаза и о которой можно не думать.
Он бы ни за что не поверил, что от простого падения кто-то мог бы себе сильно навредить.
— Или ты уже придумала, как объяснишь соплеменникам, откуда тут наши следы? — продолжает старший воитель, — Не вижу я, чтобы снег намечался в ближайшее время. Или где нашла кровь-ягоды еще? Они у нас уже по всей территории растут? Давай, всезнающая, докажи мне еще раз, что я кусок безмозглого дерьма.
Последние фразы он уже просто бормочет себе под нос.
Кажется, Мягколапа не готова была признавать, что она не права, как не был готов и он. Делать проблему еще более явной, серьезной казалось абсурдной затеей, на которую полосатый кот не желал идти.
— А что ты хочешь услышать? — Филин смотрит на ученицу целителя в молчании на протяжении нескольких мгновений. Странный вопрос.
— Ничего, — обрывает он ее после. Видит, как светлая кошечка прыгает на трех лапах, подбирая новый способ передвижения, и рвано выдыхает, останавливаясь на месте и лишь стискивая ветки в пасти.
— Ты можешь опереться об меня, — замечает он, предлагая помощь. Ему кажется, так ей проще будет идти. По крайней мере, так ему говорил его опыт.

"Так вот в чём дело".
Только не раздражаться снова.
Филин морщится, когда слышит радость в голосе ученицы, и словно в оправдание ее хочет придать ее словам оттенок сарказма — так они кажутся ему более уместными, более вписанными в общий фон.
"Прекрати, будто не знаешь".
Ему неуютно — замёрзшие лапы обжигает и теплая вода.
Ему неуютно и потому, что Мягколапа тут же снова засыпает его словами и объяснениями, вместо того, чтобы уже просто перестать спорить или огрызнуться.
Будто не понимает — нет смысла возиться с ним, нет смысла навязывать свою улыбку: от нее его только тошнит.
Как от слишком приторного блюда.
Мягколапа и есть слишком приторное блюдо. Она слишком сладкая, слишком белая — от этой "идеальности" легко устать, она начинает казаться фальшивой, вымышленной, так что хочется на мгновение обнажить зубы.
Если это обман, самообман, он крайне искусен, раз не был разбит даже выплеснувшейся черной яростью.
Филину проще бы было просто перестать слушать. Но он все же выслушивает, хмыкает в недовольстве и недоверии, косился на пострадавшую лапу. В глубине сознания хочет, чтобы Мягколапа оказалась права. Но не роняет ни слова в ответ.
Зачем ему вклиниваться снова в этот беззаботный смех своими комментариями?
— Не будь строг к себе.
А она наивна.
Филин закатывает глаза, когда выцепляет такой ответ, чувствуя, что смысл его фраз потерялся, пока добирался до ученицы целителя. Это уже не смешно, он чувствует то ли издевку, то ли игнорирование, то ли недовольство из-за детской непонятливости собеседницы. Желание съязвить тут же крутится на остром языке, обжигая нутро очередным всполохом раздражения.
Это совершенно жестокая тяга. Но он хочет на мгновение дать знать, что его раздражает она. Что не весь мир к ней добр и хорош, и лучше уж это понять сейчас, нежели потом, когда это разобьет ей сердце.
Он щелкает зубами.
Но Мягколапа берет слово первая, и Филин недовольно сопит, вздыбив загривок, не особо расположенный к ее речам.
Уже ожидает, что она снова что-то ляпнет, продолжит изводить его и играть на его нервах, как котенок с опавшим листочком — изощренный способ развлечься, на который способен не каждый.
К его удивлению, этого не происходит. Слова ученицы не кажутся уже столь односторонне самоуверенными и до опасного блеска заточенными. Мрачная маска не спадает с морды Филина, но тяжесть мысли сохраняется в его голове и не позволяет ему стянуть с глаз темную вуаль.
— Так тебе будет спокойнее?
— Уже лучше, — фыркает, соглашаясь на компромисс и не находя смысла продолжать размазывать по камням эту тему.
Воздух уже не трещит, хотя он вязок и неотзывчив. Он будто бы и не хочет наполнять легкие.
— Ух какая я противная, да?
Первая улыбка — почти незаметная, кривая, одними лишь уголками губ. Всего на мгновение.
— Не представляешь насколько, — ворчит Филин и тут же морщится.
Он подставляет свой бок, чтобы помочь ученице добраться до лагеря. И вскидывает бровь, когда слышит урчание, когда раздается восхищение, когда Мягколапа трётся о него своей мордашкой.
Он почти смущён, но сердце в груди лишь болезненно сжимается, отзываясь ворохом воспоминаний и тоскливым чувством, мимолётной навязчивой мыслью.
От этого старший воитель игнорирует слова ученицы. И произносит лишь сухое:
— Нам нужно идти.

—> Палатка целителя

---> из небытия

Молька пришла сюда одна. Под гул небольшого водопада посмотреть в темную бездну и почувствовать ее холодок на своей шерсти. Только этот липкий страх, первобытный ужас мог заглушить ее одиночество и... зависть.
Больше всего чувство злости будила в ней молодая ученица целителя, уже в который раз убегающая из лагеря вслед за ее - Мольки - наставником. Та казалась теплым облачком, к которому все тянутся – у нее есть друзья, любящая семья, наставник - даже уже два. ха.
Светло-серая ученица пихнула лапкой какой-то камушек и он со стуком полетел вниз, время от времени цепляясь за склон горы и производя новые звуки. Тук. Тук.  Хлеп. Это камень коснулся самого дна ущелья, по которому протекала река, и пошел ко дну.
Торнадо, хоть и был достаточно занят, время от времени проявлял интерес - пытался помочь, поговорить. Но Молька сама неосознанно отталкивала его - или скрывалась за сказанными словами, или просто слушала...  Их дороги казались ей слишком разными, и, даже пересекаясь в некоторых точках, также быстро и расходились.
Остальные оруженосцы сторонились тихой Мольки – или это Молька сторонилась их?
Жизнь - бесцельное серое существование - текла тихо и безрадостно. Оруженосец редко ходила в патрули, чаще - на тренировки, но еще больше охотилась самостоятельно, силясь приносить племени хоть какую-то пользу (чтобы ее не выгнали?). Время от времени приходила сюда, да смотрела куда-то за горизонт, а потом опускала глаза в глубокое ущелье - всего лапой подать.
Всего шаг от.
Или до.
Весенний ветер поглаживал шерстку на спине и дул в направлении края.
Будут ли они вспоминать о ней, если ее не станет? Пошлют ли патрули на поиски пропавшего оруженосца, или Молька просто канет в лету, как снег по весне?
Легкая дрожь пробежала по телу, но страх был уже настолько привычен...

Отредактировано Молька (29.05.2023 18:55:41)